Селянин - Altupi

в детдом как беспризорника. Будешь втихую своевольничать, сядешь под замок без телефона и интернета. Мы договаривались — Рахмановы получают деньги на лечение, ты забываешь об этом парне. Забываешь про всё, что случилось этим летом, возвращаешься к нормальной жизни. Так будет лучше для тебя. Сейчас ты молод, жизни не понимаешь, а потом скажешь нам спасибо, что вовремя вытянули тебя из болота. Ты не гомосек, ты просто зажрался. Потом поблагодаришь, что мы тебя удержали от пропасти. У них своя жизнь, у тебя своя, и человечность тут ни при чём.

Кирилл смотрел на них. Отец — взрослый, сорокачетырёхлетний мужик, бизнесмен, областной депутат, в выглаженных рубашке и брюках, глава семейства. Мать — вся из себя красавица и светская львица, в духовке которой запекается мясо. Да, к этой паре человечность не имеет никакого отношения, на их лицах не отражается ни капли сочувствия попавшим в беду людям, в их глазах нет бескорыстного желания помочь. Хотя, о чём это он? Неужели он не знал всего этого раньше? Неужели он не был им достойным сыном — плейбоем, мажором и транжирой? Но нельзя же не замечать очевидного! Нельзя же всю жизнь прожить чёрствыми!

В случае его матери и отца — можно.

Кирилл понял, что, сколько ни доказывай свою правоту, ему не пробить железобетонную стену их бессердечия. Бессилие усилило его ярость. Только из открытой агрессии трансформировалось в холодную злобу.

— Хорошо, если по-моему не будет, будет по-вашему. Андрея к себе не возьму, но не надейтесь, что я его брошу. Если он не будет жить здесь, я буду жить с ним и на хуй мне ваш институт, учитесь там сами!

Он хотел выйти из кухни, но стоявшие в дверном проходе предки, не сговариваясь, сомкнули плечи. Отец схватил его футболку в кулак и дёрнул на себя. Кирилл чуть не упал от резкого рывка, а, вернув равновесие, наткнулся на перекошенное гневом лицо. Пылающие глаза прожгли в нём дыры.

— Только попробуй бросить институт! — заорал отец. Из его некрасиво кривящегося рта летела слюна, попадала Кириллу на щёки, подбородок. — Я всю деревню перетряхну, тебя найду и самолично за парту посажу! Не захочешь — я тебя в военкомат отведу и кирзовые сапоги надену! Может, армия из тебя человека сделает!

— Из вас бы кто-нибудь людей сделал! — в ответ заорал Кирилл, с его губ тоже полетела слюна.

— Кирилл, мы тебе добра хотим, — вставила свои пять копеек мать.

— Добра он не заслужил! Пидорас! — Отец отпустил футболку и попытался ударить Кирилла: отвесить оплеуху или пощёчину, что именно, осталось неизвестно, потому что между ними втиснулась мать, удержала замахивающиеся руки.

— Саш, перестань! Это тоже не метод!

— Только так его учить и надо! — рявкнул отец, но немедленно отступил, расстегнул верхние пуговицы, изображая, что ему тоже не по душе бить сына, но он вынужден применять крайние меры. Из духовки уже пахло пережжённым. Мать нажала две кнопки на панели и повернулась к злобно дующему ноздри сыну. Состроила сочувствующие глаза и даже провела ладонью по его плечу. Заговорила, однако, твёрдо, размеренно, как поучающий школьный директор или деканша философского факультета.

— Кирилл, будь благоразумным. Кто тебе этот мальчик? У тебя с ним что-нибудь есть? Он тоже вовлечён в ваши гомосексуальные отношения?

— Что ты такое говоришь!

— Ты так о нём печёшься, что можно подумать… — Она поджала губы, раздосадовано качнула головой. — И если мы так думаем, то что скажут другие, когда узнают, что ты привёл чужого мальчика в квартиру? Мальчика, почти подростка. Органы опеки же наверняка будут следить за его судьбой, и у них тоже возникнут мысли. Это же уголовно наказуемое деяние, педофилия.

У Кирилла глаза на лоб полезли.

— Ты ёбнулась? — выкрикнул он, отступая, а отступать было некуда, зад наткнулся на стол. От запаха горелого затошнило. А может, от осознания её правоты, какой бы притянутой не являлась логика.

— Я просто беспокоюсь за тебя, — ответила мать, пропуская мимо ушей оскорбление и повышенный тон. — Тебе мало случая с коноплёй, хочешь, чтобы тебя снова по следователям затаскали? А мальчик всё равно окажется в детском доме, только уже со сломанной психикой. Если ты не думаешь о себе, подумай о нём.

Кирилл и так уже думал. Опустился попой на стол, обвил себя рукой, другой подпёр лоб. Большой мир и человеческое общество ему опротивело — от них веяло разложением и тленом, пираньим аппетитом в желании сожрать ближнего, извратить светлые побуждения и облить всё чистое грязью. На ум приходили средневековые учёные, которых инквизиторы вели на костёр. Но как выкарабкаться из сложившейся ситуации идей, блять, не было. Он вынужден выбросить белый флаг, если только это защитит пацана.

— Ладно, — оторвав ладони от лица, сказал Кирилл, — я не привезу Андрея к себе, радуйтесь.

Отец, наконец расслабившись, переступил с ноги на ногу и кивнул, принимая ответ. Мать повернулась к плите, взяла прихватку в виде ягоды. Из открытой ею духовки повалил горячий пар, запах подгоревшего мяса усилился.

— И в институт ваш я буду ходить, — продолжил Кирилл. — Но не потому, что вас испугался, а потому что Егору обещал. Запомнили? Я люблю Егора и всегда буду его любить. — А потом он встал со стола и, пройдя мимо отца, беспрепятственно вышел в прихожую, свернул к полкам для обуви.

— Ты куда? — опять в один голос крикнули родители.

— К Егору, а потом в деревню, — сообщил он, надевая кроссовки. — Вернусь тридцать первого. Или первого. И вы не помешаете мне быть с Егором: мы с ним совершеннолетние. Всё, пока!

Кирилл встал, потоптался, чтобы кроссовки лучше сели на ноги, похлопал по карманам и вышел прочь из ненавистной квартиры, никогда не хотел туда возвращаться.

Выскочив на улицу, Калякин прищурился от яркого солнца, нашёл взглядом свою машину и побежал к ней. Какая-то тётка в фиолетовом дачном костюме пыталась что-то втереть ему про то, что он едва не сбил её с ног, про хамство молодёжи, но он прыгнул за руль и укатил, чуть не стукнув бампер стоявшего позади «мерса». В ушах стоял шум, в голове творилась каша. Кирилл рулил, ехал, останавливался на светофорах, пропускал пешеходов, автоматически ехал дальше. Опомнился, только когда подъезжал к площади, на которой располагалось здание областного правительства. Подумал, что надо было сначала позвонить, спросить, где Егор сейчас, вынул из кармана смартфон, нашёл номер, но потом сунул девайс обратно, решив уже доехать, а потом звонить — всё равно был в раздрае и два слова связать бы не смог.

Строгое здание с мраморным поясом по первому этажу и государственным триколором на крыше