Белые пешки - Екатерина Звонцова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Вы уже влюбились, – констатировала Марти. – Да, «Клык» затягивает.
Рыков не ответил. Может, ему даже было нечем крыть.
– К некоторым местам быстро привязываешься, – неожиданно для себя продолжила Марти. – Как мы к L. И к людям… даже если весь такой из себя сильный… сильный.
Губы вдруг задрожали, голова закружилась, и она замолкла. Рыков нахмурился:
– Не замечал подобного за собой. Не привязываюсь.
Да кто бы сомневался, мистер Дохлая Венера.
– Вообще знаешь…те… – Марти сделала приличный глоток виски и навалилась на стойку. – У нас там… в … есть… союзник, можно сказать. Мы его любим, он нас, но у нас все было как-то странно. И вот… я жалею, что я тут, а он… они… Хочу к ним. Нет, не хочу. Вообще я, видимо, просто устала, я же тоже устаю!.. – Она вновь хлебнула из бокала, отставила его и придвинулась к Рыкову вплотную. Она знала, что пожалеет о словах, и все равно сказала: – А вы нет? Вы что, из стали? А что будет, если море вас все же коснется? Снова? Я коснусь?..
«Перестаньте так себя вести. Скажите правду хоть раз. Вы явно не от хорошей жизни колесите ночами на машине, слушаете Марлен Дитрих и пользуетесь таким одеколоном, хотя это ведь не одеколон, да?» Но Рыков даже не соизволил ответить, да и вид у него в течение всей этой тирады был отсутствующий. А когда Марти замолчала, он развернулся на стуле и лениво обратился к Зиновию:
– Минеральной воды, пожалуйста.
На широком лице отразилось легкое недоумение, но вскоре Зиновий поставил рядом еще стакан. Марти играла отворотом пальто Рыкова, время от времени дотрагиваясь пальцами до его шеи и продолжая болтать. Шрамы, шрамы… на коже они ощущались стежками. Ноздри щекотал запах: морской одеколон и курево, не самое дешевое. И все это, пожалуй, умиротворяло. Марти больше не вслушивалась в собственный голос и уже не думала. Она слышала себя как со стороны:
– В вас что-то есть. Так обычно говорят про женщин: «В вас есть загадка». Вы не женщина, но… но…
– Браво-браво. А в вас достаточно придури, мы квиты.
Рыков взял стакан и выплеснул минералку ей в лицо. Несколько посетителей, сидевших здесь же, мигом замолчали и ловко, бочком, начали пятиться к дальним столам. Завсегдатаи знали Марти достаточно. Опасались драки. Сам Зиновий, прежде чем застыть столбом, слишком громко поставил бутылку с вермутом на деревянную поверхность. Это был единственный звук на весь бар.
Тишина вдарила Марти по вискам. Она успела заметить: в первые секунды Рыков напрягся, не сразу принял привычный вид Статуи Командора. Возможно, он ожидал, что Зиновий вступится за свою знакомую, но тот – скотина – лишь наблюдал с ухмылкой.
Даже не забыл попросить воды. Мог полить и виски, но пожалел растрачивать хорошее пойло на какую-то там меня. Поступок, достойный его, и достаточно мягкий намек, что спектакль пора прекращать. И он был прав: пора. Но я хотела закончить по-своему. Хотя даже не понимала, зачем начала.
Марти некоторое время сидела неподвижно, глядя на Рыкова и выжидая момент. Наконец трезвым и очень грустным голосом она поинтересовалась:
– Правда считаете, что я окосела от полбокала виски? Уже и пошутить нельзя.
И она, вздохнув, откинула мокрую челку. Жест послужил сигналом: вылезайте из укрытий, перестрелка и поножовщина отменяются. Пространство снова заполнил гомон. Зиновий удалился в угол бара и заговорил с какими-то иностранками, многозначительно дергая густым кустом почти сросшихся бровей.
– А папа хоть знает, как вы шутите черт знает с кем? – Рыков вытащил сигареты.
– Да что вы все «папа», «папа»? – Марти выудила одну из его пачки. – Мой папа все знает. Не было бы меня на местах преступления, если бы он правда так уж не хотел. И… «черт знает с кем»? Круто вы о себе.
– Какого вы вообще лезете? – Он достал зажигалку и помог ей прикурить, потом закурил сам. – Понимаю, друг. Понимаю, месть. Но это безнадежно, висяк. Кровавый бессмысленный висяк. Я уже сам жалею, что согласился, что тяну это и только получаю по роже от начальства, что срываю злость на Левицком и вашей девчонке, что…
Марти придвинула бокал ближе и уставилась в него, гоняя соломинкой лед. Кубики стукались об стенки, плаксиво звенели. Звон был хрустальный, очень-очень хрупкий. Как чужая жизнь.
– Ни в чем, – вызывающе бросила она. – Хочется. Вот и лезу. Может, вообще жить надоело, вот и лезу! – Она весело посмотрела на Рыкова. – И теперь сама, одна снова сунусь. Никто не остановит! Может, это вообще я виновата? В чем-то, чего не знаю?
Больше она не дразнилась, не кривлялась. Она точно знала: сунется. С тем, что сводило ее с ума, надо было покончить. С тем, кто сводил ее с ума, надо было разобраться. Он нарезал сужающиеся круги вокруг их с Асей и Сашей общей маленькой жизни. Пора было что-то решить. Нет, надо было сразу. В сентябре.
– Остановлю. Я. Лучше бы вы катились подальше со своим дружком и вашими… домыслами.
Марти вздрогнула. Рыков стряхнул пепел от сигареты в пустой бокал. Он опять смотрел злобно и надменно, или так казалось – воплощение стальной уверенности, той самой, к которой так стремилась Ника и которая часто приводила в отчаяние Марти. Высокомерие, от которого сводило зубы. Непробиваемое, фатальное высокомерие, совсем как… да, пришло время не только вспомнить пятерку из зачетки, но и извлечь ее на свет. Еще один долбаный Свидригайлов-Карамазов. Который уверен, что прячется достаточно хорошо. Как же Марти устала.
– Зиновий, дай водички, пожалуйста, в горле свербит, – буднично попросила она.
Радонский слишком хорошо ее знал. А может, она просто была предсказуемой. Во всяком случае, просьба привела его в сомнение:
– Ты уверена?
– Уверена-уверена, – широко улыбнулась Марти. – Свербит.
Зиновий быстро поставил перед ней воду. Марти задумчиво повертела стакан в руках, а затем выплеснула часть содержимого Рыкову на голову – быстро и метко, так, что он успел перехватить ее запястье, только когда минералка уже стекала по его лицу.
– Вечер томный, да? – Она пошевелила пальцами. – Отпустите, вы заслужили это больше, чем я. Вы меня неправильно воспринимали. Лучше улыбнитесь и возьмите это.
– Вы…
Он осекся. Марти извлекла из кармана куртки платок и протянула ему, напомнив:
– Зиновий все равно не позволит меня убить. Не рычите, господин Р-рыков.
– Не позволю, – угрожающе пообещал Радонский, забирая
