Нашествие монголов - Василий Ян

– Хорошо… живи!

Князь Глеб бросился целовать красные сапоги Бату-хана.

– Уходи! – сказал резко джихангир. – Арапша! Прикажи нукерам увести коназа из лагеря в степь.

– Куда же я пойду!.. – закричал князь Глеб. – У меня больше нет родины!

Бату-хан отвернулся. Два нукера вытащили отбивавшегося Глеба[384]. Арапша, с непроницаемым, спокойным лицом, опустил за ним тяжелый дверной полог.

В марте в Перуновом Бору было безлюдно и тихо. Ратники, ушедшие по призыву рязанского князя, – как доходили слухи – бились и под Суздалем, и на Берендеевом болоте, и на берегах Сити и Мологи.

Вернутся ли? Вороги немилостивые никого в живых не оставляют…

На месте сгоревших изб разгромленного татарами селения остались только глиняные печи и груды черных, обугленных обломков. Только несколько крайних к озеру избенок сиротливо прижались друг к другу. Там ютились оставшиеся в живых ребятишки. Их пестовали жена Звяги, еще более исхудавшая, и две бездомные старухи. Они каждый день проверяли в озере мережи и приносили линей и карасей. Тем все и кормились, да еще коржиками, спеченными из мякины и толченой сосновой коры.

Весеннее яркое солнце растопило снега, завалившие вековые леса. Вокруг Перунова Бора нельзя было ни пройти, ни проехать. Птицы налетели дружными стаями, свистели, перекликались, пестрые дятлы долбили стволы и вскрикивали: «Чок-чок!»

В начале апреля на лодках переехали озеро первые сбеги. Они говорили старухам рыбачкам вполголоса, точно все еще боялись, что их услышат татары:

– Много их еще бродит по дорогам, но, кажись, главная сила их ушла в Дикое поле. Теперь последние отряды их потянулись туда же. А мы хотим к вам пристать. Здесь жито сеять… Не откажите! Тут нам любо: и от больших дорог подальше, и тихо, и рыбка в озере поплескивает… Наши яровые взойдут, и никто уже нашего хлебушка не отберет.

Понемногу стали прибывать еще сбеги. Когда спали весенние воды, подсохли дороги, приплелись также первые кони, заморенные, взъерошенные, но они приволокли сохи и бороны.

В Перуновом Бору стало весело. Застучали топоры, перекликаясь с малиновками, дятлами и грачами. Длинными рядами вырастали белые срубы из еловых лесин. Откуда-то прибежали лохматые собаки и тявкали днем и ночью.

О татарах было все менее слышно. Мужики судили и рядили, что дальше будет. Все думали, что татары отхлынут в Дикое поле, как раньше делали половцы, и назад на Русь не вернутся.

Пришла высокая, худая как скелет женщина. Она подталкивала упиравшуюся, такую же отощавшую корову. Все кости выпирали. Бабы окружили рыжую корову, покачивали головами, указывая на высохшее вымя, висевшее как тряпка. А владелица коровы не унывала:

– Моя кормилица будет! На весенних травах поправится. Я здесь все места знаю, где какая трава растет.

– Разве здешняя?

– А то как же! Вот печь от моей избы. Сызмалетства я здесь выросла.

– Да ты, поди, Опалёниха? – закричала вдова Звяги и выбежала из толпы.

Обе женщины, обнявшись, плакали навзрыд.

– Где твоя краса девалась, Опалёниха? – причитала одна.

Другая всхлипывала:

– А где твой семеюшка? Поди, лежит где-нибудь под ракитой?

Они расспрашивали о всех, ушедших с погоста на ратное дело, но рассказать толком ничего не могли.

– Савелия, говорят, убили на реке Сити, Ваулу видели среди сторонников под Суздалем. Торопка лихим удальцом стал, да и его, поди, уложила татарская стрела.

В мае на погост явился пеший Торопка, целый и невредимый; только вырос очень и стал костлявый: давно не ел. Стал он всех расспрашивать про своих родителей: живы ли? Где искать следов их? Рассказал про себя, что был у него лихой татарский конь, да погнались за ними встречные басурманы, перепрыгнул конь овраг, сорвался, сломал ноги, а сам Торопка едва спасся, заполз в валежник, татары его и не нашли. В тот же день приехал на половецком коне Лихарь Кудряш. Узнав от Торопки о гибели Вешнянки, он бросился с коня на землю и долго бился и кричал. Старухи над ним причитали, отливали водой, а Лихарь твердил:

– Для кого мне теперь жить? Без дочки свет мне стал не мил!..

Потом он долго лежал тихо, точно думал что-то. Встал и спокойно и твердо сказал Торопке, сидевшему рядом на земле:

– Послушай, малец! Вот что я узнал. Татарская сила ушла, но в больших городах остались татарские отряды: за нашими мужиками присматривать, чтобы мы не ворошились. Новый князь владимирский Ярослав Всеволодович прибыл в Переяславль, свою вотчину, и сказывали мне, что он собирает дружину. Я обещал князю привести надежных молодцов.

Кругом стояли ребятишки и, засунув пальцы в рот, дивились на Лихаря, на его половецкие пестрые шаровары и половецкий колпак.

– Видишь, ребята малы. Их еще надо поднять и прокормить. А отцы все в боях полегли. Теперь долго мы будем с татарами разговоры разговаривать и тяготы нести, как покоренные… А потом за все рассчитаемся! Так сам князь Ярослав Всеволодович дружинникам говорил.

– Я пойду с тобой! – решил Торопка.

Оба вскоре покинули Перунов Бор. Они направились просекой и долго слышали в притихшем перед грозой зеленом бору, как на погосте перестукивали топоры и кричали бабы, укладывая лесины на новые срубы.

Лихарь остановился, указал рукой в сторону Перунова Бора, откуда доносился стук топоров, и сказал:

– А Русь-то снова строится!

Старый Назар-Кяризек уехал из орьги Бату-хана вместе с толпой раненых кипчаков и уйгуров, желавших вернуться на родину. Они поехали обратно тою же дорогой, по которой прошел Бату-хан, и через четыре месяца, в начале осени, прибыли в Сыгнак.

Женщины города и окрестных кочевий давно уже стояли на дорогах, ведущих с запада, поджидая своих близких.

Старая Кыз-Тугмас, жена Назара-Кяризека, стояла возле своей юрты вместе с маленьким сыном Турганом и четырьмя невестками. Они напряженно всматривались в загорелые до черноты лица подъезжающих всадников.

К юрте подошел величественной ханской походкой высокий желтый верблюд, за которым следовали четыре оседланных коня, покрытые коврами. На верблюде важно сидел в кеджавэ неизвестный старик в нарядном парчовом халате, бобровой круглой шапке, походивший на посланника неведомой страны. В руках он держал длинноногого петуха.

Вдруг мальчик Турган воскликнул:

– Да это тату! А братьев нет!

Кыз-Тугмас и ее невестки подняли отчаянные крики, от которых сбежались все обитатели кочевья. Всех поразили пустые седла на четырех конях и привязанные сверху кривые мечи сыновей Назара-Кяризека. Невестки бросились к коням, взяли их под уздцы и с горьким плачем повели к своим юртам. Кыз-Тугмас упала на сырую землю, скребла ее ногтями и рвала на себе седые волосы: