Женщины Цезаря - Колин Маккалоу

— Но если у Клодия зуб на Цицерона, он будет и против тебя, Катон, — сказал Гай Пизон.

— Каким образом? — удивился Катон. — Я просто высказал свое мнение в Палате. Я не был старшим консулом, я даже не стал плебейским трибуном. Свободная речь становится все более опасной, но нет такого закона на таблицах, который запрещал бы человеку высказывать свое мнение во время заседания Сената.

О главной трудности подумал Агенобарб.

— Я понимаю, как мы можем объявить недействительным любой закон, который Цезарь или Ватиний проведут до конца года, — сказал он, — но сначала нам нужно обеспечить большинство в Палате. Это значит, что в будущем году в курульных креслах должны сидеть наши люди. Но кого нам удастся выбрать консулами? Не говоря уже о городском преторе? Метелл Непот намерен покинуть Рим и залечивать свое горе на чужбине, так что он — не в счет. Я буду претором. Претором будет Гай Меммий, который страшно ненавидит дядю Помпея Магна. Но кто сделается консулом? Филипп — комнатная собачонка Цезаря. Таков же и Гай Октавий, женатый на племяннице Цезаря. Лентул Нигер не выиграет выборы, равно как и младший брат Цицерона, Квинт. Любой, кто был претором до них, тоже потерпит поражение.

— Ты прав, Луций. Нам необходимы наши собственные консулы, — хмуро признал Бибул. — Авл Габиний выдвинет свою кандидатуру. Луций Пизон. Оба — в лагере популистов, и оба имеют шанс быть избранными. Нам надо убедить Непота не покидать Рим и баллотироваться в авгуры, а затем — и в консулы. Другим нашим кандидатом пусть будет Мессала Руф. Если в следующем году у нас не окажется своих курульных магистратов, мы не сможем объявить законы Цезаря недействительными.

— А как насчет Аппия, которому, я слышал, очень надоел Цезарь, потому что Цезарь не поддержал его кандидатуру на консула? — спросил Катон.

— Слишком стар и недостаточно влиятелен, — презрительно ответили ему.

— Я слышал еще кое-что, — добавил недовольный Агенобарб: никто не назвал его имени в связи с освободившимся местом авгура.

— Что? — спросил Гай Пизон.

— Что Цезарь и Магн думают просить Цицерона занять место Коскония в Комитете пятерых. Его внезапная смерть так кстати! Цицерон будет для них удобнее.

— Цицерон слишком большой дурак, чтобы согласиться, — фыркнул Бибул.

— Даже если его попросит об этом его дорогой Помпей?

— На данный момент, я слышал, Помпей уже не «его дорогой», — засмеялся Гай Пизон. — Помпей был авгуром на церемонии усыновления Публия Клодия!

— Можно подумать, это что-то говорит о значении Цицерона в жизни государства! — фыркнул Агенобарб.

— Аттик пустил слух, что Рим сыт Цицероном по горло!

— А он прав, — театрально вздохнув, подтвердил Бибул.

Собрание закончилось очень весело. Boni были счастливы.

Марк Кальпурний Бибул с ростры объявил большой толпе, собравшейся в Риме для весенних Игр, что он удаляется в свой дом, дабы наблюдать знамения небес. Цезарь решил не реагировать на сию новость публично. Он созвал Сенат и провел заседание при закрытых дверях.

— Марк Бибул очень правильно сделал, что отослал свои фасции в храм Венеры Либитины, где они останутся до майских календ, когда они по праву перейдут ко мне. Однако нельзя останавливать все общественные дела. Мой долг перед избирателями Рима — руководить правительством. Именно для этого они вручили консульские полномочия — как мне, так и Марку Бибулу. Поэтому я намерен руководить. Мне известно предсказание, которое Марк Бибул процитировал с ростры. У меня имеются два аргумента против трактовки этого предсказания, данного Марком Бибулом. Первое возражение — год не указан; второе — его можно трактовать минимум четырьмя различными способами. Так что пока пятнадцать жрецов коллегии, ведающей Сивиллиными книгами, уточняют ситуацию и проводят необходимые исследования, я вынужден считать действия Марка Бибула необоснованными. Опять он превысил свои полномочия и самолично интерпретировал религиозный mos maiorum в своих политических интересах. Как и евреи, мы считаем нашу религию частью нашего государственного строя. Государство не может процветать, если религиозные законы и обычаи профанируются. Однако мы уникальны в том, что у нас заключены законные контракты с нашими богами. В этих договорах мы не претендуем на власть богов и не вымаливаем у них уступок. Важно то, что мы правильно направляем божественные силы, и лучший способ делать это — соблюдать контракт со своей стороны. Необходимо делать все, что только в наших силах, чтобы поддерживать процветание Рима и благосостояние народа. Действия Марка Бибула направлены на достижение прямо противоположных целей, и боги не поблагодарят его за это. Он умрет вдали от Рима, покинутый всеми.

О, если бы только Помпей держался спокойнее! Столько лет такой славной карьеры! Пора бы ему уже знать, что в жизни все проходит не так гладко! И все же в Помпее еще много осталось от испорченного, капризного ребенка. Он хочет, чтобы все получалось идеально. Он надеется загрести все, что душенька пожелает, да чтобы при этом его еще и похвалили.

— Палата должна решить, как мне действовать дальше, — продолжал старший консул. — Будем голосовать. Кто считает, что отныне вся деловая жизнь должна остановиться, потому что младший консул удалился в свой дом наблюдать небеса, — пожалуйста, встаньте слева от меня. Кто считает, что, по крайней мере, до вердикта пятнадцати членов коллегии, исследующих Сивиллины книги, жизнь должна продолжаться, как обычно, — пожалуйста, встаньте справа от меня. Я не буду больше взывать к здравому смыслу и любви к Риму. Почтенные отцы, прошу вас, голосуйте.

Это был рассчитанный ход. Интуиция подсказала Цезарю, что откладывать нельзя. Чем дольше сенаторские овцы будут обдумывать поступок Бибула, тем вероятнее будет разрастаться в них страх. Надо ударить сейчас, пока есть шанс.

Результат удивил всех. Почти весь Сенат встал справа от Цезаря, как яркое свидетельство того, что людям совсем не понравился каприз Бибула. Что за блажь — сломить Цезаря любыми средствами, даже ценой крушения Рима! Слева от старшего консула стояли лишь несколько boni, откровенно шокированные таким результатом.

— Я выражаю протест, Гай Цезарь! — крикнул Катон, когда сенаторы возвратились на свои места.

Помпей — на седьмом небе от столь внушительной победы здравого смысла и любви к Риму — выпустив когти, повернулся к Катону.

— Сядь и заткнись, ты, ничтожный ханжа! — взревел он. — Кем ты себя возомнил? Ты думаешь, что ты и судья, и присяжные в одном лице? Ты — никто, ты только бывший плебейский трибун, который никогда не станет даже претором!

— Ох! Ох! Ох! — выкрикнул Катон, шатаясь, как плохой актер, проткнутый бумажным кинжалом. — Послушайте великого Помпея, который стал консулом, не достигнув еще достаточной квалификации, чтобы претендовать на должность плебейского трибуна! А ты кем себя мнишь? Что, ты даже не знаешь? Тогда позволь мне сказать тебе! Неконституционный, беспринципный, не-римский кусок чванства, вот что ты такое! Ты — галл, который думает, как галл. Ты — мясник, сын мясника. Ты угодливо подлизываешься к патрициям, чтобы они позволили тебе жениться на патрицианке, которая будет намного выше тебя по происхождению! Ярко разодетый щеголь — что угодно, лишь бы слышать, как толпа восхищается им. Восточный владыка, который любит жить во дворцах. Дурак, возомнивший себя царем. Оратор, который может усыпить даже спаривающегося барана. Политик, который вынужден нанимать себе в помощь компетентных консультантов. Радикал хуже братьев Гракхов. Полководец, который за двадцать лет ни разу не вступал в сражение, не имея под рукой войска, хотя бы в два раза превосходящего силы противника. Военачальник, который появляется на возделанной ниве и стрижет там все лавры, после того как другие, лучшие люди совершили там всю настоящую работу. Консул, который вынужден заглядывать в учебное пособие, чтобы уточнить, как себя вести. И — человек, который казнил римских граждан без суда! Свидетель — Марк Юний Брут!!!