Нью-Йорк - Эдвард Резерфорд

Эдмунд Келлер был потрясен ее душевной щедростью и ответил тем же. Кульминацией вечера стала его благодарственная речь. Многолетнее чтение лекций превратило его в блестящего и опытного оратора. Он вызвал всеобщий смех, а в конце – громовые аплодисменты, но Роуз больше всего польстили слова о семействе Мастер.

– Сегодняшнее событие – особое удовольствие и честь для меня. Больше шестидесяти лет назад моему отцу, фотографу Теодору Келлеру, повезло быть замеченным одной из старейших в этом городе фамилий, после чего мистер и миссис Фрэнк Мастер стали его покровителями и положили начало его успешной и, если я смею так выразиться, выдающейся карьере. Несколько лет назад я, работая в Колумбийском университете, имел удовольствие учить их правнука Чарльза Мастера, которого теперь зову другом. И если бы мой отец мог видеть нас в эту минуту – а я надеюсь, что видит, – он был бы в восторге от доброты и поддержки, которыми почтили его сына сегодняшние Мастеры.

Шестьдесят лет покровительства со стороны старейшего и знатного семейства. «Старых денег». Роуз просияла, услышав эти слова. Вечер удался намного лучше, чем она ожидала.

Дядя Луиджи редко бывал в церкви, но в воскресенье пошел, и Сальваторе решил составить ему компанию.

Последние две недели были очень трудными для дяди Луиджи. Как и предсказывал клерк, рынок пошел вверх и рвался обратно к пику, достигнутому в начале сентября. И все-таки дядя Луиджи одолевала тревога. Его сбережения достигли весьма приличной суммы. Он еще не хотел на покой, но если бы ушел, ему хватило бы на спокойную старость. Все деньги он уже завещал Сальваторе, хотя ни словом об этом не обмолвился. А как же иначе? Поэтому его долгом было защитить капитал как ради себя, так и ради племянника.

Несколько раз он едва не начал продавать, но в голове неизменно звучал голос клерка: «Мне будет очень обидно, если вы окажетесь в стороне».

Никто не хочет остаться в дураках. Никому не улыбается очутиться за бортом.

Наконец он решил обратиться к религии, надеясь снискать озарение или хотя бы просветление ума.

Этим утром в церкви Преображения было многолюдно, но священник не упустил из виду Луиджи – редкого гостя, которого он отлично знал. Дядя Луиджи не исповедался, а потому решил не брать облатку – ему не хотелось угодить под пристальный взгляд патера. Впрочем, проповедь он выслушал.

В ней говорилось об искушении Христа в пустыне. Дядя Луиджи удивился: обычно об этом вспоминали во время Великого поста, а потому с особым вниманием слушал проповедь. Священник напомнил прихожанам о том, как Господь взошел на высокую гору, а дьявол призвал Его спрыгнуть, благо ангелы непременно спасут. «Не искушай Господа Бога твоего», – ответил Христос. Священник объяснил необходимость принятия Божьей воли. «Мы не должны лукавить и биться об заклад, что Бог нам поможет». Священник еще много чего сказал, и дядя Луиджи внимательно слушал.

Сальваторе проповедь увлекла меньше. Он раздраженно ерзал.

– Я слышал такую же в детстве, – сказал он дяде, когда они вышли.

– И что ты о ней думаешь после второго раза?

– Ничего особенного.

Но дядя Луиджи призадумался всерьез. Он размышлял очень долго.

Среда, 23 октября, выдалась ветреной. Уильям Мастер, как обычно, отправился в офис в своем «роллс-ройсе».

В Нью-Йорке развелось много таких машин. Десять лет назад в Спрингфилде, штат Массачусетс, открылся американский филиал компании. Но «роллс-ройсы» имелись только у состоятельных людей. Все уже привыкли к традиции: как наступает утро, так к брокерской конторе подъезжает автомобиль мистера Мастера. Это внушало спокойствие. Это было на руку бизнесу.

Уильям обладал этой моделью пять лет. Славный старый «Серебряный призрак» сменился «Фантомом». «Фантом» Уильяма с корпусом Брюстера, собранным в Куинсборо на Лонг-Айленде, тоже был выкрашен в серебряный цвет. Только что выпустили очередную модель, «Фантом II», и если Уильям купит ее в следующем году, то выкрасит так же.

Возле офиса он отпустил шофера Джо на весь день – пусть съездит с Роуз за покупками. Джо был хороший парень, родом откуда-то со Среднего Запада. Джо говорил, что его бабка была индианкой. Он вел себя неизменно приветливо, но открывал рот, только если его спрашивали.

Но потом Уильяма вызвали на собрание, проходившее на Сорок второй улице, и он взял такси. А после пешком пошел к Лексингтон-авеню, чтобы немного размяться. На ходу он задрал голову, глядя на высоченный угловой небоскреб. Затем остановился и всмотрелся. У него отвисла челюсть.

– Боже, – произнес Уильям Мастер.

Надо отдать должное Уолтеру Крайслеру: у него был стиль. Когда автопромышленник изучил проект здания, ныне носящего его имя, он настоял на дерзком дизайне ар-деко, включающем в себя изображения колес, радиаторных крышек и прочей всячины. Верхушка здания, которую сейчас достраивали, состояла из сужающихся и возносящихся кверху арок, и все арки будут одеты в нержавеющую сталь. Здание обещало быть в высшей степени элегантным, не имеющим аналогов в мире.

И еще высота. Самым высоким сооружением в мире была, конечно, парижская Эйфелева башня. Но лихие ньюйоркцы наступали на пятки. Банкир по имени Орстром строил по адресу: Уолл-стрит, дом 40, грандиозную башню, намереваясь посостязаться с Крайслером. Говорили, что его постройка, даже если будет менее элегантной, окажется выше и вознесется над всеми городскими небоскребами. Претендовало на корону и третье здание – на Тридцать четвертой улице, но его еще не начали строить.

В недосягаемой вышине виднелся балочный каркас еще не облицованных арок, сооруженный на самом верху Крайслер-билдинга.

Но Уильям Мастер заметил, что происходит нечто экстраординарное. На самой верхотуре, из ее центра, вдруг начал выползать металлический башенный остов. Он поднимался фут за футом, как будто раскрывался узкий телескоп. Десять футов, двадцать, тридцать. Он, верно, скрывался внутри основного массива и теперь выдвигался с помощью какого-то механизма. Он целился в облака и вот уже поднялся на сорок, пятьдесят футов. Шпиль был увенчан звездно-полосатым флагом, развевавшемся на ветру. Уильям в жизни не видел ничего подобного. Еще страннее было то, что никто из многочисленных прохожих не обращал на это внимания.

Насколько высоко он поднимется? Уильяму не хватало воображения. По небу неслись облака – бог знает, какой там ветрина, – но исполинский шпиль не останавливался. Сто футов, сто двадцать, сто пятьдесят, все выше и выше!

Когда он наконец остановился, Уильям прикинул и решил, что к зданию добавилось не менее двухсот футов. У подножия, как муравьи, засновали клепальщики, фиксируя колоссальный шпиль.

И вот Уильям увидел крохотную фигурку, взбирающуюся по узкому каркасу. Она добралась до самого флага, реявшего на полпути к небесам. Зачем?.. Чтобы проверить отвесом, прямо ли стоит небоскреб. Вскоре строитель спустился, удовлетворенный результатом.

Околдованный Мастер продолжил смотреть и, только взглянув на часы, обнаружил, что шея до того затекла, что он едва может нагнуть голову. Тут он понял, что проглазел на здание почти полтора часа.