Любовь властелина - Альберт Коэн

Закрыв окно, она позвонила консьержу, сказала, что они вынуждены срочно уехать из-за болезни, попросила приготовить счет. Закрыв чемоданы, она набросала несколько вариантов черновиков, наконец переписала начисто, перечитала вполголоса. «Господа, примите эту компенсацию за нанесенный ущерб вместе с нашими искренними извинениями за все разрушения, произошедшие по не зависящим от нас обстоятельствам». Добавить изъявления благодарности? Нет, нескольких тысяч франков будет вполне достаточно. Она положила письмо и деньги в конверт, на котором написала: «Срочно. Господину директору отеля "Ноайль" лично в руки».

Она не осмелилась вызвать лифтера и спустилась четыре этажа по лестнице, нагруженная двумя чемоданами. В вестибюле она улыбнулась консьержу, оставила ему щедрые чаевые, чтобы расположить его к себе, и, воспользовавшись тем, что он подписывал счет, подсунула конверт под газету, лежащую на стойке.

Такси. Старик шофер с белым шпицем под боком. На вокзал, пожалуйста, сказала она так, чтобы услышал портье, грузивший чемоданы в багажник. Теперь все эти люди в отеле не будут знать, где их искать, когда обнаружат кошмарную разруху в комнате. Две минуты спустя она постучала в стекло шоферу и сказала, что передумала и что надо ехать в «Сплюньдид», пардон, в «Сплендид», спасибо, месье.

Боль пронзила ей грудь: почудилось, что нечто подобное уже было в ее другой жизни, какое-то жуткое приключение, что ее преследовала полиция, она переезжала из отеля в отель, петляла по улицам, скрываясь от погони. Они одиноки в этом мире, он и она. Он — одна точка на карте большого города, и она — другая точка. И две эти точки соединены туго натянутой нитью. Две судьбы, которые сейчас вновь соединятся. А если он не поехал в этот отель, как тогда его найти? Почему он не выходит на службу в Лигу Наций? Почему продлил свой отпуск? Что он от нее скрывает? Вот и «Сплендид». А что тут поделаешь? Она не могла ответить ему «нет», он бы все понял. Она вышла, расплатилась, погладила белого шпица, спросила, был ли у него рахит. Да, мадам, двенадцать лет назад, ответил старик тонким детским голосом.

В пять утра, вспомнив, как в Женеве она сказала ему, что хорошо знает Марсель, он тихо вошел к ней, склонился над спящей красавицей, которая пахла свежим печеньем. Нет, не стоит ее сейчас тревожить, надо спросить ее об этом попозже, когда она проснется.

— С кем ты ездила в Марсель?

Она открыла глаз, потом другой, глупо приоткрыла рот.

— Да? Что стряслось?

— С кем ты ездила в Марсель?

Она привстала, села на кровати, неловко поднесла руку ко лбу, таким же щемяще трогательным жестом, как больной шимпанзе в зоопарке в Базеле, в тот день, когда он водил туда Салтиеля и Соломона, таким же жестом, как карлица Рашель.

— Нет, — прошептала она с идиотским выражением лица.

— С Дицшем? — спросил он, и она повесила голову, не имея сил отрицать. — Во время командировки мужа?

— Да, — выдохнула она.

— Почему в Марсель?

— У него был здесь концерт. Я тебя тогда не знала.

— Концерт, которым он дирижирует, это восхитительно! Восхитительно, что он умеет читать ноты, которые написал другой! Как он дирижировал, своей палкой? Пардон, палочкой. А в каком отеле вы останавливались? Отвечай быстро! — приказал он, и вновь она поднесла руку ко лбу, скривила лицо, готовая разразиться рыданиями. — Здесь? В этом отеле? Одевайся.

Она скинула одеяло, опустила босые ноги на ковер, вяло, как во сне, натянула комбинацию, чулки, долго пристегивала подвязки, потом у нее никак не получалось закрыть чемодан, наконец она просто стянула его ремнями. Господи Боже, да он помешанный, самый настоящий помешанный, который сам себе наносит удары, который гордится своим подбитым жутким глазом. А тем временем здоровым глазом он смотрел на нее. Значит, в этом самом отеле, с Дицшем, может быть, даже в этой самой кровати, два скачущих карася-идеалиста, кровать ломается, приходит коридорный, сжав молитвенно руки, умоляет их не портить инвентарь! Но поскольку они продолжают свои игрища, их выгоняют! Разрушители кроватей, губители матрасов, известные на весь Марсель, в черном списке у всех хозяев отелей в Марселе! Вдруг она чихнула, потом еще раз, и его охватила жалость, острая жалость к этому хрупкому созданию, которому суждено болеть и умереть. Он взял ее за руку.

— Идем, дорогая.

Они спустились по лестнице, держась за руки, каждый нес свой чемодан, он надел пальто прямо на халат, у нее под плащом была только комбинация. В вестибюле она поставила сумку, машинально подтянула чулки, собравшиеся гармошкой, а в это время консьерж пытался понять, почему клиент с всклокоченными волосами и галстуком в руке объясняет ему, что «Сплендид» для него слишком старый отель, что ему нужен как можно более новый отель. Банковская купюра убедила его посоветовать «Бристоль», совсем новый отель.

— Когда он построен?

— В прошлом году, месье.

— Превосходно, — сказал Солаль и протянул ему другую купюру.

Чемоданы были погружены в такси. Водителем оказался тот же дедушка с белым шпицем. Из сумки Ариадны несло духами и торчала половина чулка. Краем левого глаза он снова посмотрел на нее. Бросить ее, как-нибудь от нее отделаться? Но ведь их любовь — все, что оставалось у этой несчастной. И потом, он любил ее. О, их чудесный первый вечер. Пощадите меня, сказала она ему в тот вечер. Но Дицш-то не пощадил ее несколькими часами назад? Он никогда это не узнает. Tvaia gena, сказала она ему в тот вечер, tvaia gena, а несколькими часами раньше ее губы сливались с губами типа с седыми волосами. С вьющимися седыми волосами, в довершение всего! Да, ее собственные губы, те же самые, что он видит сейчас, в такси, именно они. Она дрожала, бедная крошка, она его боялась. Как бы сделать так, чтобы больше ее не мучить? Как бороться с этими двумя, с их соединенными чреслами, с их стиснутыми телами? Попробовать вызвать у себя отвращение к ней? Представить себе десять метров ее кишок? Ее скелет?

Представить себе продукты, циркулирующие в ее пищеводе, влезающие в ее желудок? Легкие, вялые и красные, жалкие куски ливера? Ничего не выйдет. Она — его красавица, его любовь, чистая, святая. Но его святая касалась своей рукой ужасного признака мужественности, символа звериного желания мужчины. Что ему делать, раз он все время видит ее с этим самцом, все время видит свою святую с обезьяньим самцом, который не вызывает у нее отвращения. Да, он не вызывает у нее отвращения, и это ужасающе, это просто скандально. Да, она предана ему, она любит, она способна идти километры пешком, чтобы принести ему халвы, но ведь, с другой стороны, она мыла и терла себя перед тем, как увидеться со своим обезьяньим самцом, вот и три, что ты трешь, и мой, что ты моешь, чтоб быть аппетитной для него, чтобы он мог тебя дицшить как следует, но что же делать, надо не думать об этом, да, обещаю, честное слово.

Теперь отель «Бристоль», прошептала она, сидя на краю ванны, в плаще, не в силах даже раздеться. Какая отвратительная здесь ванная. В «Ноайле» было лучше. Какой идиот этот консьерж, что поставил чемоданы в ванную. Серж, слабый, даже вялый, но такой нежный, внимательный. На нее села муха, она вздрогнула. Она шмыгнула носом, поискала в сумочке, но нашла там только изорванный, негодный платочек. Она склонилась, открыла чемодан. Платков нет. Забыла их в «Ноайле». Ну, что поделаешь. Она высморкалась в жесткое холодное полотенце и бросила его в ванну. Дверь открылась. Вошел, прихрамывая, ее властелин с подбитым, опухшим, наполовину прикрытым глазом. Она застонала. Почему он хромает? Ох, что уж тут поделаешь.