Покуда я тебя не обрету - Джон Ирвинг

Джек слышал, как его приветствуют девушки в витринах и дверях, но шел мимо, не оборачиваясь.

– Великолепно! – сказал вдруг Ричард, Джек не понял, по какому поводу.

Аннеке снова взяла его под руку, видимо, чтобы оградить от проституток.

– Вернешься в отель, ложись сразу спать и попытайся забыть про все это, – шепнула она ему на ухо.

– Спокойной ночи, красавицы! – кричал Бешеный Билл труженицам квартала красных фонарей.

Джек всю жизнь будет вспоминать, вспоминать телом покачивание корабля на волнах, тягу от винта, уносящую его прочь из гавани, вспоминать, как скрывается вдали Роттердам. Как же ему хочется увидеть папину татуировку работы Герберта Гофмана! Ведь папа сделал ее себе в Гамбурге или нет? Красота – корабль под всеми парусами, кормой к зрителю, стало быть, покидает гавань. Уильям хотел именно эту татуировку – Гофман называл ее «Последний порт», это один из вариантов «Моряцкой могилы». Джек готов был поклясться, что папа сделал себе такую татуировку. Именно в этот миг Джек понял, что найдет его. Обязательно найдет.

В Беверли-Хиллз наступил полдень, лучи солнца падали почти вертикально и не заливали больше гостиную сквозь открытые окна. Ногти мисс Вурц уже не сверкали, черное пианино несколько потускнело, стало похоже не на мазутное озеро, а на саркофаг. Но даже без солнца золотой «Оскар» на стеклянном столе подле босых ног смотрелся потрясающе, ослепительно.

– Я знаю, Уильям видел тебя прошлой ночью, – сказала мисс Вурц. – Я не знаю, который был час в Европе или где он там сейчас, но он видел тебя. Он ни за что не упустил бы возможность поглядеть на тебя.

Она встала и поцеловала Джека в лоб, а потом, запахнув полы халата, наклонилась и поцеловала в лысину «Оскара».

– Джентльмены, я иду спать, – сказала она.

Джек проводил ее глазами – она пересекла гостиную, задержалась на миг у пианино, провела пальцами по клавишам, струны тихонько зазвенели; затем вошла в спальню и закрыла дверь.

Джек тоже встал, ушел к себе в спальню и закрыл дверь; он распахнул окна, но задернул занавески. Они все время дрожали на ветру, и по комнате плясали солнечные зайчики; Джек слышал уличный шум, плеск воды – видимо, кто-то поливал газон. Рядом с ним лежал «Оскар», на соседней подушке. Джек посмотрел на лысого голого золотого мужика, то ли с мечом, то ли кое с чем другим в руках. В полумраке комнаты «Оскар» походил на убитого солдата, наверное, выжившие товарищи нашли его на поле боя и перенесли сюда, чтобы он мог спать вечным сном в достойной героя позе.

Джек заснул, но ближе к обеду его разбудил телефонный звонок. Говорил Ричард; Джек совсем забыл, что они вместе с Ванфлеком собирались на студию записывать комментарий для DVD-издания «Глотателя». Им предстояло просмотреть еще раз весь фильм, периодически останавливая ленту и вспоминая, какой именно смысл они хотели вложить в тот или иной кадр, почему они решили снять ту или иную сцену именно так, как им пришла в голову та или иная идея, из какого места романа взята та или иная реплика и почему она именно тут, и так далее.

Джек принял душ и оделся. «Оскара» он поставил на пианино и написал записку мисс Вурц (она еще спала). Они вечером идут на ужин, возможно, в компании Билла и Ричарда. Чтобы никто не украл статуэтку и не разбудил Каролину, Джек повесил на дверь номера табличку «Не беспокоить», а портье строго запретил пропускать в номер телефонные звонки.

Затем он вышел на палящее солнце и сел в лимузин к Ричарду и Биллу. У Голландского Психа было жуткое похмелье, а Аннеке посреди ночи рвало.

– Видимо, съела что-то не то, – сказал Билл по дороге в студию. – Почему только я не съел то же самое? Лежал бы сейчас дохлый, и было бы мне хорошо.

Ричард сказал на это Джеку, что проигрыш в оскаровской номинации – хуже любого похмелья.

Они несколько часов провели за работой в студии. Как и в первую встречу в Амстердаме, Джек как бы отсутствовал. Но фильм, их совместное детище, ему нравился, и, посмотрев его заново, Джек вспомнил все подробности съемок и работы.

– А это кто придумал? – то и дело спрашивал Уильям.

– Ты, по-моему, – отвечал Ричард.

В целом можно считать, все прошло на ура. То ли похмелье перестало Билла беспокоить, то ли он мужественно забыл про него, через полчаса после начала его уже было не перебить, иногда он говорил непрерывно десятками минут; Джек был просто потрясен – и как только он все это помнит в мельчайших деталях? И все же голос Голландского Психа тревожил Джека, он все ждал, когда тот скажет: «Ты что, правда знаком с этой дамой?»

Они смотрели фильм, а Джек все вспоминал, как той ночью на Синт-Якобсстраат сказал им, что Элс была ему няней, и как Билл спросил Ричарда:

– Кто она ему? – а потом: – Джек, ты чего плачешь?

А они сидели себе в Голливуде в студии звукозаписи, и Бешеный Билл Ванфлек вещал, как они снимали Эммин фильм, вещал монотонно и не запинаясь, и за гулом его голоса Джек перестал различать слова. Он видел перед собой не студию, а улицу Синт-Якобсстраат, и Бешеный Билл сидит не в кресле, а на мостовой и орет на свою подружку: «Ну и что, я ведь не знал этого!»

И потом, прокладывая путь через квартал красных фонарей, кричит проституткам в окнах: «Спокойной ночи, красавицы!»

Ну, в общем, нужно было сделать дело, и они – Ричард, Билл и Джек – его сделали. Вернувшись ближе к вечеру во «Времена года», Джек застал мисс Вурц за фортепиано; не говоря ни слова, он сел на диван и стал слушать.

Через некоторое время Каролина, не переставая играть, нарушила молчание:

– Джек, я хочу сказать тебе большое спасибо! Мне было так весело! Боже, какая ночь! Особенно для пожилой дамы вроде меня!

У Джека болела шея и большие пальцы ног, наверное, что-то не так сделал в спортзале.

– Но я должна раскрыть тебе одну тайну, – продолжила мисс Вурц. – Не пойми меня неправильно, но даже такая ночь для меня – ничто в сравнении с теми, что я провела с твоим папой. Если бы я никогда не попала на оскаровскую церемонию, в моей жизни все равно остался бы Уильям. И это самое главное.

И тут Джек понял, почему у него болит шея и пальцы ног. Он вспомнил, что ему снилось утром, до звонка от Ричарда. Он на палубе корабля, уходящего из Роттердама; ему четыре года, он мал ростом, не достает до фальшборта. И вот он встает на цыпочки и вытягивает изо всех сил шею, чтобы видеть берег; видимо, Джек несколько часов проспал именно в такой позе. Но конечно, сколько ни тянись, а берега не разглядишь.

Джек Бернс не очень верил в феномен «восстановленной памяти», но в то утро он кое-что вспомнил и, вернувшись из студии, рассказал мисс Вурц, которая все играла на фортепиано. Джек точно знал – он это не выдумал, подсознание вернуло ему частичку прошлого, подлинного, хотя и давно забытого.

– Возьми меня на ручки! – сказал Джек матери, стоя на палубе корабля. Гавань еще была видна, но Джек не мог заглянуть за фальшборт. – Возьми меня на ручки, – взмолился он, – я хочу посмотреть еще одним глазком!