Призрачный рай - Mila Moon
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Фотки классные, Ливия делала? — беру на руки карапуза и строю смешные рожи, а он хихикает, сверкая синими глазами.
— Да, она как раз работала в Лос-Анджелесе на тот момент, — Джинет поправляет волосы и улыбается, наблюдая за нами. — Кит в тебя влюбился. С другими он не такой активный, да и на руки не просится.
— Когда ты немного подрастешь, я куплю тебе укулеле (разновидность гитары) и научу играть. Будешь крутым гитаристом, как папка, — мелкий Эванс счастливо улыбается и агукает. — Еще бы ты не согласился. По любому станешь великим музыкантом, как Син.
— Шем говорил, что научит играть его на барабанах, — смеется Джи, забирая карапуза на руки.
— Да хрен ему, — достаю сигареты и направляюсь на улицу.
— Останешься у нас? — говорит вслед Джи.
— Да, мы все равно до утра будем записываться.
После реабилитации и разговоров с Анной, я заключил сделку с дьяволом — стал дисциплинированным наркоманом. Кормил его несколько раз в неделю, соблюдая баланс. Белый демон насмехался, приговаривая: «Надолго ли тебя хватит?». Я снова всем лгал, надевая очередную маску беззаботности. Не светился в СМИ и старался не давать никакой пищи для статей. Журналисты пытались что-то пронюхать о смерти Рори, о реабилитации, но я не давал никаких интервью и комментариев. Превратился в полную противоположность того темпераментного, взрывного Оззи, закрываясь еще больше. Никаких громких тусовок, коротких интрижек и тем более наркотиков — белый и пушистый. Такая замкнутость играла только на руку, создавая образ правильного и здорового человека. Не зависимого. В клинике я осознал одну важную вещь: чем меньше людей знают, что я употребляю, тем лучше.
Отношения в группе наладились, я снова играл на гитаре, сочинял песни, отдыхал в обществе друзей и выглядел веселым человеком. Оставаясь наедине, я долго думал над своей каждодневной ложью, а засыпая, вспоминал мертвый взгляд Рори. Я знал только его имя и то, что он любил Бетховена. Он умер жалким безызвестным наркоманом.
В середине октября мы записали альбом и праздновали у Эванса. «Возрождение» — так он назывался. В основном о том, с чем сталкиваются музыканты, о саморазрушении, о проблемах с наркотиками и вдохновении. Мы собирались выпустить его перед Новым годом и взорвать все чарты, потому что альбом вышел намного лучше, чем предыдущие. В него вложено много личных мыслей и эмоций: моих и Сина.
Кит просыпается очень рано и будит родителей. Сегодня заботу о нем Джи спихнула на меня, увидев, как я курю, и ушла спать. Роль няньки мне даже нравилась, потому что мелкий Эванс забавно болтал на странном языке и называл меня «Оли». Он не плакал и не капризничал — вообще золотой ребенок.
— Оли, — карапуз показывал на плазму, пока я разогревал ему кашу.
— Не командуй, мелкий, — ухмыляюсь и включаю телек, листая каналы.
— … потерпел крушение личный самолет известного бизнесмена Сента Лавлеса, — объявляет диктор, и я на автомате щелкаю дальше, помешивая кашу мелкому. На миг застываю, хмурюсь и возвращаюсь на канал новостей. — … из Вашингтона в Нью-Йорк. Причины крушения пока не ясны…
— Какая не смешная шутка, — недоверчиво смотрю на экран и достаю телефон, изучая интернет. — Или не шутка.
Задираю голову и громко смеюсь, испытывая гамму самых странных эмоций от радости до злости. Невозможно…
Глава 67. Я заберу твою боль
Я высматриваю тебя, как ястреб, я смотрю на тебя так, будто я готов разорвать тебя на куски. Закончится ли этот голод? Может, мы просто уморим этот грех голодом? Не пытайся укротить шторм, ты упадешь за борт, а приливы принесут меня обратно к тебе. На своем смертном ложе всё, что я буду видеть, это ты. Жизнь покинет моё тело, но частичка меня будет всегда с тобой.
Оззи
Я не знал, как реагировать на новость о смерти отца. Если бы мы нормально общались, моя реакция была бы ясна как день, но наши взаимоотношения далеки от понятия «нормальные». Наверное, мое состояние можно охарактеризовать так: потерянность.
В тот же день со мной связался Эндрю Дьюркейдж — его личный адвокат — и нагрузил тонной информации. Я вылетел в Нью-Йорк и занимался бумажной волокитой и завещанием, которое оставил Сент, пока я находился в Швейцарии на лечении. Меня не волновали ни его деньги, ни его бизнес — ничего. Странно, что он все завещал человеку, которого презирал и не признавал с рождения. Зато Арин даже не позвонила. Уверен, она знала новости, но проигнорировала. Еще бы, ее волновала только музыка, а золотой клетки уже не существовало. Она освободилась окончательно.
Я не понимал всех тонкостей, но Эндрю сказал, что причина крушения связана с технической неисправностью. Не думаю, что отец летел бы на самолете, если бы не убедился в системе безопасности и людях, ответственных за осмотр. Его кто-то подставил из конкурентов или даже подчиненные. В любом случае, я не осознавал до конца, что он погиб, пока гроб не засыпали холодной землей. Сент Лавлес, действительно, умер.
Машины отъезжали от кладбища, а я до сих пор стоял рядом со свежей могилой и тупо смотрел в одну точку. Внутри все затихло, никаких эмоций. Если бы Син не хлопнул пару раз по плечу, я бы долго стоял под проливным дождем. Даже не заметил, как он превратился в ливень. Ливень никогда не смоет те грехи, которые мы оба совершили. Никакого искупления и прощения. Ты не заслужил. Капли тяжким грузом падают на сердце и барабанят внутри. Серое небо привлекает в холодные объятия, ветер шепчет: «Все закончилось». Провожу ладонями по мокрому лицу и беспомощно улыбаюсь. Нет, еще не закончилось. Еще не конец.
***
Этот дом давно пустует. От моих шагов разлетается глухое эхо по первому этажу. Обхожу до боли знакомые помещения и смотрю на лестницу. В памяти вспыхивают мерзкие детские воспоминания, а перед глазами будто воспроизводятся те жуткие моменты. Пошатываясь, тяжело ступаю по скрипучим ступенькам и поднимаюсь наверх. В комнату, где я пережил радостные и страшные дни. Стены помнят все. От них все так же веет могильным холодом. Останавливаюсь на пороге напротив окна и осматриваю пустое помещение. Перед глазами, как призраки прошлого, воплощаются эпизоды.
— Помнишь тот день, когда ушла мама? — провожу ладонью по
