Гипсовый трубач - Юрий Поляков

— Было! — мстительно оценил писодей.

— Правильно! У нас ничего этого и не будет! Они просто летят и летят. Но что такое межпланетный корабль? По сути, обыкновенная коммунальная квартира — только в космосе. Вы жили в коммуналке? Я жил. О, это действующая модель человечества, где есть все: и грязь быта, и пламя бытия. Рассеянный взгляд, перехваченный за завтраком, случайное касание рук, милая шутка при передаче тюбика с ореховым тортом, удачный комплимент, ответная улыбка, смущенье — и все расчеты дипломированных космопсихосексологов летят к чертям, ибо на сцену врывается беззаконная комета Любви. Один из астронавтов замешкался на работе в открытом космосе, завозился с ремонтом солнечного паруса…

— Ив Дор…

— Что?

— Ив Дор, — тихо, но внятно повторил Кокотов.

— Ага, помните! — обрадовался Жарынин. — Да, именно — Ив Дор. Он чинит парус, а его жена Пат Сэлендж и друг Ген Сид тем временем склонились, голова к голове, над томиком Рубцова. Вы бы, конечно, воткнули своего зануду Бродского, его сейчас всюду втыкают. Но я вам не позволю. Ладно, пусть не Рубцов, могут обвинить в русопятстве. Заболоцкий! Согласны?

— Согласен. Но я читал что-то подобное, кажется, у Кларка. Да и у Кубрика было…

— Я же вам объяснял: «было» — твердят бездари, гении говорят «Будет!». Придумайте что-нибудь новое! Давайте! Вы же у нас писатель!

— Нет, я не писатель. Я мозгляк. Я идиот, что связался с вами. Вы сами не знаете, чего хотите. Я еду домой. Тотчас!

— Вы еще скажите: стремглав!

— Немедленно!

— А как же Каннский фестиваль?

— К черту!

— А судьба «Ипокренина»?

— Плевать! Я акций не продавал.

— А как же Лапузина?

— Мы будем встречаться в Москве…

— Ой ли? Вы слишком надеетесь на этот курортный роман!

— Не ваше собачье дело!

— Видимо, разрыв неизбежен. Прощайте! Когда вечером вернется ваша бывшая жена, я сообщу ей, что соавтором вы оказались таким же никчемным, как и мужем.

— Я дам вам в морду! — писодей вскочил, сжал кулак и, отведя в сторону для удара, пошел на игровода.

— Ну ладно, ладно, я вам верю. Не петушитесь!

— Вот тебе!

Жарынин уклонился и слегка ткнул соавтора кулаком под ребра. У того потемнело в глазах, ему показалось, что в комнате не стало воздуха, попытка вдохнуть окончилась болезненной неудачей…

— Ну-ну, только не умирайте! — Режиссер бережно усадил его на кровать. — Сначала выдохните! Нагнитесь! Сейчас пройдет. Вы разве никогда не дрались?

Не в силах ответить, Андрей Львович только помотал головой.

— Разве так замахиваются? Нет, вы не мозгляк! — игровод посмотрел на него с печальной нежностью. — Вы — скала! Прежние соавторы убегали от меня гораздо раньше. Я ведь, друг мой, не зверь и понимаю: отказаться от выстраданного сюжета — это не котенка утопить. Это — утопить собственного ребенка. Слышите?

— Да-а-а… — наконец продышался писодей. — Спасибо-о…

— За что?

— За чуткость.

— Бросьте, благодарить будете в Каннах. Вы мне лучше скажите: где в это время находится Ал Пуг?

— Кто?

— Жена Ив Дора.

— Может, в оранжерее? — через силу предположил Кокотов.

К своему удивлению, он не чувствовал ненависти к драчливому режиссеру.

— Отлично! Прекрасная мысль! Умница! Я всегда считал, что детей и соавторов нужно изредка бить в воспитательных целях. Да, она в оранжерее, зарылась по локоть в свою гидропонику и выводит хрен со вкусом земляники. А томик Заболоцкого тем временем летит на пол, трещит суперсинтетика скафандров, не пробиваемая микроастероидами, но бессильная перед бурей молодых страстей. В иллюминаторе плывет Млечный Путь, корабль мчится к Малому Псу, а Ген Сид и Пат Сэлендж, забыв обо всем, падают в вечную бездну любви…

— …Тут входит с холода Ив Дор и спрашивает ключ четырнадцать на двенадцать, — ехидно присовокупил писодей. — Или Ал Пуг прибегает из оранжереи с секатором…

— Ну вот зачем, зачем вы это сказали? — помрачнел и как-то сразу обмяк Жарынин.

— Что я такого сказал?

— А-а-а… — Игровод махнул рукой, поморщился и, взяв с полочки черную, как антрацит, трубку, стал дрожащими пальцами набивать табак.

Его лысина вспотела от огорчения и собралась мучительными складками, какие бывают в минуты раскаянья у гладкошерстных собак после антигигиенического поступка. Некоторое время соавторы сидели молча, и с улицы был слышен грай ворон, шумно радующихся отлету интеллигентных теплолюбивых птиц за границу. Первым не выдержал Кокотов и повторил свой вопрос:

— А что я такого сказал?

Интонацией и кроем фразы он постарался дать понять, что какой бы неуместной ни вышла его реплика, по крайней мере, он никого не бил.

— Неужели вы думаете, только у вас есть семейные секреты, о которых больно вспоминать? — тяжело молвил Дмитрий Антонович. — Вы думаете, у этого «султана» вместо сердца — пламенный инжектор? Нет, не инжектор…

— Расскажете? — спросил в пространство Андрей Львович.

— Зачем?

— А вдруг это как-то поможет нам придумать новый синопсис.

— Вы же собирались в Москву! — Игровод глянул на соавтора, при этом один его глаз остался мутно-печальным, а второй уже загорелся хищным азартом.

— Ну, ради такого случая я задержусь…

— Ладно уж, слушайте! В восемьдесят шестом Горбачев снял с меня опалу, и я впервые попал на Запад. Мы полетели в Англию на международный фестиваль молодого кино «Вересковый мед»…

«Опять на кинофестиваль?» — остро, но безмолвно позавидовал Кокотов.

— Представьте себе — опять! — словно прочел его мысли Жарынин. — В самолете мы, конечно, выпили виски, купленного в валютном магазине, и стали, как водится, спорить о мировом кино: Тарковский, Лелюш, Феллини, Куросава, Бергман…

— Погодите, вы мне это уже рассказывали!

— Разве? И до какого же места я дошел?

— До композитора, который выбрал свободу и теперь в Лондоне играет попурри из советских песен в ресторане «Борщ и слезы»… А еще вы поклялись, что выучите английский.

— Верно! Какая у вас все-таки память! В общем, вернувшись на Родину, я поспрашивал знакомых — и мне нашли учительницу английского языка. Ей было лет тридцать пять, выпускница ромгерма МГУ. Жила она, кстати, в элитном, как теперь говорят, доме с консьержкой, что по тем временам было такой же экзотикой, как сегодня охранник подъезда, одетый в железную кирасу и вооруженный алебардой. Звали ее… ну, допустим… Кира Карловна. Она, между прочим, приходилась внучкой одному из сталинских наркомов.