И жить еще надежде... - Александр Городницкий

Книгу мою, впервые в жизни толстую и красивую, издало издательство «Лимбус-пресс» на деньги, которые дал один из активных деятелей новой экономики, оказавшийся моим поклонником, Сергей Александрович Васильев. Все это было не в зрительном зале, а в гостиной, вмещавшей около 70 человек, сидевших вокруг огромного старинного стола. Выступали разные люди: главный редактор журнала «Нева» Борис Никольский, с которым мы в конце незапамятных 40-х вместе занимались во Дворце пионеров в студии у Глеба Семенова; актер и поэт, мой давний друг Владимир Рецептер; директор Всероссийского института морской геологии академик Игорь Грамберг; критик Александр Рубашкин; композитор Михаил Слонимский; писатель Михаил Кураев; поэты Александр Кушнер и Илья Фоняков и многие другие.

Выступали пожилые люди и говорили не столько о стихах и песнях, сколько о прожитой жизни, с ними связанной. Борис Никольский вспоминал вечера во Дворце пионеров, Илье Фонякову запомнилась моя студенческая горняцкая форма с золотыми погончиками, убийственно, по его словам, действовавшая на филологинь, Грамберг вспоминал мои первые экспедиции на Крайний Север, Миша Кураев — наши с ним веселые похождения в лагере немецко-советской дружбы под Цесисом в 65-м году. От всего этого было грустновато.

В битком набитом зале, где не было ни одного свободного стула, отчетливо зияли прорехи. Не хватало тех, кто навсегда остался в ушедшем веке и чьи имена постоянно были на слуху в этот вечер: Глеба Семенова, Натана Эйдельмана, Давида Самойлова, Булата Окуджавы и многих других, чьи имена менее известны. Это прилипчивое ощущение уныния не смогли спять ни мои звучавшие в конце песни, ни шумный фуршет, на котором и выпивать-то приходилось с оглядкой на здоровье.

В апреле того же года в Кемерово на сцену поднялась девушка с гвоздичкой в руках и вручила ее мне, сказав с улыбкой: «Спешу вручить ее вам живому, а не так, как в ваших стихах памяти Окуджавы».

В январе 2001 года в Санкт-Петербурге в музее Анны Ахматовой в Фонтанном доме состоялся вечер, посвященный памяти Глеба Семенова и выходу из печати однотомника его стихов с предисловием Якова Гордина. Литературная критика на выход книги никак не отреагировала. Московская поэтесса Ирина Алексеева написала статью о поэзии Семенова, но ее никуда не взяли, ни в газеты, ни в журналы. Когда она попыталась предложить ее в «Литературную газету», там пожали плечами: «Мы не обязаны реагировать на всех второстепенных поэтов».

На вечере, который вел Яков Гордин, собрались постаревшие ученики Глеба Семенова, поредевшее и повыбитое поколение «глеб-гвардии семеновского полка». Выступали Александр Кушнер, Ольга Кириенко, Андрей Битов. Вспоминали тех, кого уже не стало, — Олега Тарутина, Татьяну Галушко, Нонну Слепакову, Леонида Агеева. Сутулые, седые и лысые, давние студийцы напоминали недовымерших ветеранов, собравшихся на запоздалый праздник победы.

В последнее время я ловлю себя на том, что все чаще оборачиваюсь назад, в прошлое. Старые друзья и собеседники уходят один за другим, а новых заводить уже поздно. Как гласит восточная мудрость, тот, кто сажает деревья под старость, уже не может надеяться, что будет сидеть в тени их ветвей. От этого — постоянно растущее чувство гнетущего одиночества и тревоги, которое не снимается ни аплодисментами на вечерах, ни патентованными таблетками. Врачи пожимают плечами и дружно советуют снять перегрузки, избегать нервных стрессов, больше отдыхать, перейти на «щадящий режим» и тому подобное. Совсем как в стихах Игоря Губермана:

Память начинает подводить, особенно по части всего недавнего. «Память, как зрение, делается дальнозоркой: помню войну и не помню, что было вчера». Среди постоянной суеты текущих дел, шумного громыхания сегодняшних буден и ежедневных телевизионных страшилок, в моих ушах все явственнее звучат негромкие струнные аккорды давно умолкших гитар.

Когда-то давно, классе, кажется, в пятом, в голодном послевоенном Питере мне попалась в какой-то книге старинная гравюра: человек забрался по лестнице на небо, просунул голову через дыру в небосводе и с интересом наблюдает, что происходит по другую его сторону. Картинку эту я неожиданно для себя вспомнил дважды совсем недавно: первый раз, когда наступил 2000 год, и мы, те кто дожил, перевалили в новое тысячелетие, и второй раз, когда услышал о расшифровке генома человека, о чем в июле 2000 года официально объявили лидеры стран «Большой восьмерки» на саммите на острове Окинава.

Двадцатый век стремительно удаляется от нас, становясь историей. Пожалуй, самым важным научным открытием в нем явилось открытие и освоение ядерной энергии, которое сразу же привело к созданию оружия массового уничтожения, Хиросиме и Нагасаки, Чернобыльской катастрофе и многим другим трагическим событиям, поставившим вопрос о самом существовании человечества и земной природы и реально приблизившим времена Апокалипсиса. Все разработки по этому направлению с самого начала велись учеными враждующих стран отдельно и в обстановке строжайшей секретности, привели к накоплению огромного арсенала ядерных вооружений, уничтожить которые оказалось труднее, чем создать. Все многолетние попытки мирового сообщества объединиться, ликвидировать ядерное оружие и поставить под контроль дальнейшие разработки неизменно наталкиваются на противодействие целого ряда развивающихся стран с авторитарными режимами — от Северной Кореи до Ирана. Угроза ядерной войны и связанного с ней самоуничтожения до сих пор висит над человечеством, перекочевав в новое столетие и заставляя людей называть ядерную энергию дьявольской, хотя мирное использование ее, казалось бы, сулило людям неисчислимые блага.