Лекции по античной философии. Очерк современной европейской философии - Мераб Константинович Мамардашвили

контролируется полностью тем, кто это содержание хочет высказать. И отсюда несколько странный, так сказать, факт, что в каком-то смысле неопозитивисты сами себя не понимали и дальнейшая эволюция неопозитивизма по сегодняшний день была как бы подвешена во времени прояснением того, что было сказано несколько десятилетий тому назад. Оказалась как бы подвешена одна фраза, которая растянулась на несколько десятилетий, и только сейчас мы начинаем понимать смысл того, что было сказано несколько десятилетий тому назад.

Я добавлю еще одну черту, чтобы мы могли точно судить о философах, применяя к ним их собственную меру, потому что вы знаете, что любой автор имеет право быть судимым на основе тех внутренних критериев, которые он сам вводит, а не на посторонних. Если человек сказал, что речь пойдет о слонах, то вы не имеете права упрекать его в том, что он не сказал при этом ничего об антилопах. Есть внутренние критерии (это относится и к художественным, литературным произведениям), на основе которых нужно судить автора, то есть судить с точки зрения задач, которые он сам перед собой ставил; чтобы это имело место с нашей стороны в применении к неопозитивизму, мы должны учесть одну деталь, одну важную черту, отличающую его от предшествующей философии, и прежде всего от формы предшествующей философии.

Неопозитивизм есть один из первых в ХХ веке образцов коллективной философской работы и пример работы, которая все время в ходу. Обычно в философии один философ не договаривался с другим писать, скажем, совместимые тексты. Декарт есть Декарт, Спиноза — Спиноза, и хотя в каком-то смысле Спиноза ученик Декарта, но он ученик в духовном смысле слова, а не в смысле договоренности вместе нечто разрабатывать. Венский кружок — Шлик, Нейрат, Гёдель, Карнап — они совместно заняли некую позицию и выразили ее в манифесте, а потом выражали каждый в своих произведениях. И каждый раз эта работа не окончательная, каждый раз она в ходу, люди друг друга корригируют, и это растягивается на несколько десятилетий.

Иллюстрируя некоторые новые формы литературного труда (а все это в данном случае форма интеллектуального труда, но там тоже есть структурные способы), я говорил в связи с Джойсом о том, что у него было внутреннее и кругу посвященных друзей известное название для книги «Finnegan's Wake» — «Work in Progress». В каком-то смысле термин «работа в ходу» применим ко всем философским произведениям в ХХ веке (почти что ко всем). Витгенштейн не только системы не хотел строить, но даже книгу, как он сам признавался, не мог написать, то есть книгу, которая соответствовала бы критериям книги и в которой было бы цельное органическое движение от первой страницы до желательно пятисотой, а еще лучше тысячной страницы (чем толще, тем лучше). Были дискретные попытки, делаемые то на лекциях, то в статье, потом повторяемые в другой статье, которая будет иногда противоречить первой, и так далее. Сами неопозитивисты менялись все время по ходу этой работы, которая была как постоянный ток между разными людьми: туда — обратно, туда — обратно.

Кстати, похожая вещь совершилась и в физике. Известно авторство основных идей в современной физике, в квантовой механике и теории относительности (основные принципы теории относительности сформулировал Эйнштейн, принцип неопределенности в квантовой механике — Гейзенберг, Бор), но тем не менее вы посмотрите, как жили эти люди (и следы этого сохранились). Центром разработки, скажем, квантовой механики оказался боровский Копенгагенский институт, куда приезжали ученые из Англии, Германии (вся профессура Германии), потому что все эти люди занимались тем, что я терпеть не могу, но должен признать, что, наверное, в этом есть какой-то смысл: они, выражаясь на нашем языке, ходили в туристские походы, лазали по горам.

Есть записи совершенно удивительных, очень интересных и глубоких бесед того времени, и все они вращаются вокруг основных вопросов культуры ХХ века. Скажем, принцип неопределенности формулировался во взаимоотношениях между Гейзенбергом, Бором, Дираком и другими; мячик, который все время отскакивал от этих стенок, обрастал по ходу дела той формой, в которой мы сейчас этот принцип знаем. Есть прекрасная книга Гейзенберга, которая называется «Часть и целое»[213], и вопреки своему ученому названию эта книга вовсе не посвящена философским категориям, а это есть запись по памяти (причем память — чудовищная), просто слово в слово, — запись бесед с Планком, Бором и другими (небольшая книжка; не знаю, переведена она или нет). Таков характер духовного производства в ХХ веке, так люди работают. В книжке есть удивительная сцена беседы, по-моему, между Вайцзеккером и другим очень крупным физиком. Начало 1945 года, они идут вечером по горящему Берлину (в любую точку Берлина можно было добираться только пешком, перепрыгивая через лужи, но не воды, а горючего вещества) и беседуют. Как вы думаете, о чем? Они беседуют на такие темы, которые в российской культуре считаются монопольными. У нас — дух, а там — сплошь демократия и товары широкого потребления. (Кстати, я отклоняюсь в сторону.)

Я отвлекусь от Берлина, потому что вспоминаю другую беседу Гейзенберга, которую имеет смысл рассказать. Эта беседа состоялась примерно в 1933 или в 1934 году, то есть после прихода нацистов к власти. Гейзенберг приехал к Планку (а Планк — почтенный неформальный президент всех немецких физиков, отец, скажем так) советоваться. По какому поводу? Гейзенберг работал в институте или преподавал в университете, естественно, что он нацистский режим по своим интеллектуальным и духовным, нравственным принципам принять не мог. А как вы знаете, нацистская идеология и способ властвования тотальны. Это не просто вопрос власти, а вопрос всеобщего участия во власти, так, чтобы ни одна клеточка не была сама по себе, а участвовала во власти такой, какая она есть. Скажем, над непрофессионалами господствовать несложно, а над профессионалами можно господствовать так: любое официальное письмо, которое пишет профессор своему коллеге, должно кончаться словами «Хайль Гитлер!», то есть участвуешь ты реально [во власти] или не участвуешь, де-факто ты участвуешь. Раз написал письмо и подписал его «Хайль Гитлер!», значит, твоя акция и твои действия воспроизводятся в машине [власти]. И вот, Гейзенберг спрашивает у Планка: что делать? Получается так, что, во-первых, здесь жить нельзя и, во-вторых, живя здесь, занимаясь физикой, ты невольно способствуешь тому, что происходит, ты в этом участвуешь (повторяю, в силу хитрой тотальности всего и вся). Планк ему говорит: «Вы хотите прожить жизнь и быть безгрешным? А что вы думаете, какова будет судьба Германии? И какова будет судьба молодежи? Скажем, будет ли в будущей Германии физика как высокоинтеллектуальная