Игрушка судьбы - Клиффорд Саймак

— Я — Джилл Робертс! — громко и четко представилась Джилл, — Я пришла поговорить с вами.

Ее слова безжалостно разорвали тончайшую вуаль тишины, наброшенную на этот мир, и ей показалось, что розово-красный кубоид весь как-то съежился и побледнел. Через мгновение он зашевелился и начал медленно отползать в сторону. Джилл подумала: «Удрать хочет!»

«Ну вот, — огорчилась она, — как глупо вышло… Мне ведь Джейсон говорил, какой это спокойный, тихий мир, а я не успела появиться, как тут же начала вопить. Да и что я сказала-то? Глупее не придумаешь! Сообщила им, что я — Джилл Робертс, а они, даже если и услышали меня, разве они имеют понятие, что такое "джиллробертс"? Нет, если и говорить с ними, то, наверное, так, как с Шептуном. И нужно им сказать не кто я такая, а что я такое… Нет, и это не пойдет.

Как это, интересно, я могу им сказать, что я такое? Как я, как любой другой человек, другая форма жизни может объяснить еще одной форме жизни, что она такое?

Может быть, — думала Джилл, — стоит начать с того, что я — органическое существо. Но откуда им знать, что значит "органическое". Ну, допустим, расслышат, но ведь значения этого слова они не знают. Нет, не поймут. Значит, надо начинать с еще более примитивного уровня. Придется объяснить им, что такое "органика". Может быть, если мне удастся достаточно просто и доступно сформулировать это понятие, они поймут меня, ведь они, вероятно, встречались когда-нибудь с другими формами органической жизни? Да и потом, может быть, и они сами — органические существа, — отчего я их сразу в неорганические записала?

Итак, как же мне свести понятие "органическая жизнь" к самому примитивному уровню? И вообще, положа руку на сердце, что такое "органическая жизнь"? Хотела бы я знать… Будь тут Джейсон, он бы, вероятно, смог помочь. Он ведь врач и наверняка знает, что это такое. Как же это объяснить? Что-то там было насчет углерода, но что?»

Нет, Джилл не помнила ровным счетом ничего. Проклятье, проклятье, ПРОКЛЯТЬЕ! А еще журналист — человек, который должен знать обо всем на свете! И ведь считала себя всезнайкой, а дошло до дела, и оказывается — самых элементарных вещей не знает! Прежде, готовясь к интервью, Джилл имела привычку загодя узнавать как можно больше о предмете своего интереса, чтобы не попасть впросак с глупыми вопросами. Но тут… даже если бы у нее было время на подготовку, как можно было подготовиться? Никаких предварительных материалов. Нет, может быть, где-то такие материалы и были, но не в мире людей.

Да, пытаться сделать что-то самостоятельно в этом мире — полное безумие. Но здесь Шептун, он часть ее самой, и он должен как-то участвовать в происходящем. Вместе с ней, как одно целое. А он как назло спрятался где-то и не помогает…

Розово-красный кубоид прекратил отступление и остановился на некотором расстоянии от Джилл. Ушел он, правду сказать, недалеко. К нему потихоньку подходили другие кубоиды. Скоро вокруг него собралась целая компания.

«Думают напасть, не иначе, — решила Джилл, — как на Джейсона».

И, решив, что лучший способ защиты — нападение, она смело шагнула к розово-красному кубоиду. Пока она шла, с его передней поверхности стерлись все уравнения и даже кошмарная канитель графика. Поверхность стала совершенно пустой, ровного розово-красного цвета.

Джилл подошла к кубоиду вплотную: Подняла голову и разглядела в нескольких футах над собой его вершину. Передняя плоскость кубоида оставалась пустой. Все остальные кубоиды, собравшиеся неподалеку, не двигались. Замерли и значки, и графики на их поверхности.

Несколько мгновений ничего не происходило. И вдруг… на передней плоскости розово-красного кубоида стало появляться что-то новое. Рисунок был ярко-золотой, какой-то радостный.

Линии возникали неуверенно — так рисовал бы маленький ребенок, рука которого еще не окрепла…

Сначала ближе к верху плоскости нарисовался треугольник — равносторонний, вершиной вниз. Затем к нему примкнул другой треугольник — побольше, вершиной вверх. Потом, после некоторого раздумья, на рисунке появились две параллельные прямые, выходящие из основания нижнего треугольника.

Джилл смотрела на рисунок, не веря своим глазам, и наконец у нее вырвалось:

— Но… это же… я! Верхний треугольник — голова, нижний — туловище, тело, одетое в платье, а две палочки — ноги!

Затем с одной стороны от рисунка возникла извилистая загогулина и пять точек.

— Это знак вопроса? — спросила Джилл неизвестно кого. И решила: — Да, это знак вопроса. Они спрашивают меня, что я такое!

«Вот-вот, — сказал Шептун внутри ее сознания. — Тебе удалось привлечь их внимание. А теперь моя очередь…»

В кабинете кардинала горели свечи, но все равно было темно. Темнота, казалось, пожирала слабый свет свечей. Причудливые очертания мебели напоминали фантастических чудовищ — не то дремлющих, не то приготовившихся к прыжку. У двери, расставив ноги, застыл робот-охранник. Кардинал восседал на высоком стуле с прямой спинкой, закутавшись в лиловую мантию.

— Доктор Теннисон, — сказал он. — За все время вашего пребывания в Ватикане вы впервые удостоили меня своим посещением.

— Я знаю, как вы заняты, ваше преосвященство, — сказал Теннисон, — И потом, до сих пор в этом не было необходимости.

— Сейчас такая необходимость возникла?

— Думаю, да.

— Вы пришли ко мне в трудное время. Такого трудного времени в Ватикане еще не бывало. Это глупцы…

— Именно поэтому я и пришел к вам, — решительно оборвал кардинала Теннисон, — Джилл…

— От человека, — продолжал кардинал, словно не обратив внимания на то, что его прервали, — еще можно было ожидать такого. Люди эмоциональны. Слишком эмоциональны. Порой мне кажется, что вам недостает здравого смысла. От роботов я такого не ожидал. Мы — народ уравновешенный, порой даже флегматичный. Да, наверное, и вы бы не подумали, что роботы способны довести себя до такой истерии. Прошу простить. Вы хотели поговорить о Джилл?

— Да, хотел.

— Джилл, доктор Теннисон, — самая лучшая из всех людей, с кем мне когда-либо довелось встречаться. Она, можно сказать, породнилась с нами. Ей интересны мы, ей интересен Ватикан. Вы, конечно, знаете, как упорно она трудится.

— Безусловно.

— Когда она пришла к нам впервые, — продолжал кардинал, — ее интерес к нам был более чем поверхностный. Она хотела написать о нас, но, как вам известно, мы не могли этого позволить. Некоторое время я считал, что ей следует улететь отсюда первым же рейсом. Но мне этого не хотелось, потому что уже тогда, задолго до того, как убедился в этом сам, я догадывался, какой она талантливый и преданный делу историк, — именно такой, какой нужен и какого мы никак не могли разыскать. Джилл хотела написать нашу историю для других, а теперь пишет для нас. И все мы счастливы. Вам, наверное, кажется странным, что нам понадобилась собственная история?