Дипломатия - Генри Киссинджер

Подобными заявлениями Даллес достиг предела в политике сдерживания. Демократическим обществам требовалась какая-то цель, для достижения которой хватало бы их выносливости, чтобы этим как-то оправдать холодную войну. Хотя текущие политические программы были несовместимы с интересами демократии, нужно было разработать альтернативную политическую концепцию мирной эволюции Центральной Европы — какую-то программу, которая делала бы упор на сохранении Германии в рамках западных институтов и одновременно предусматривала бы меры по ослаблению напряженности вдоль разделительной линии, проходящей через всю Европу. Даллес избегал удовлетворять эту потребность, предпочитая тормозить переговоры министров иностранных дел, остававшихся на знакомых позициях, с тем, чтобы выиграть время для консолидации Североатлантического альянса и перевооружения Германии. Для Даллеса подобная политика исключала разлад между союзниками; эта же политика избавляла пришедшее на смену Сталину растерянное советское руководство от необходимости принятия болезненных решений.

Но как только советские руководители осознали, что демократические страны не будут оказывать нажим по центральноевропейским вопросам, то начали стремиться к необходимой для них передышке в отношениях с Западом, сосредоточив усилия на том, что Эйзенхауэр и Даллес назвали испытанием доброй воли: на Корее, на Индокитае и Государственном договоре с Австрией. Но вместо того чтобы служить входными билетами на переговоры по Европе, как того хотел Черчилль в 1953 году, эти соглашения оказались им подменой. В январе 1954 года встреча министров иностранных дел по германскому вопросу быстро зашла в тупик. Даллес и Молотов, по существу, пришли к одному и тому же выводу. Никто из них не хотел обращаться к методам меняющейся дипломатии; каждый предпочитал укрепление своей собственной сферы влияния посредством более рискованной внешней политики.

Однако позиции обеих сторон не были симметричными. Тупик играл на руку непосредственным тактическим и внутриполитическим целям Москвы, но одновременно срабатывал в пользу американской долгосрочной стратегии — даже если все без исключения американские руководители не осознавали этого в полной мере. Поскольку Соединенные Штаты и их союзники обязательно должны были выиграть гонку вооружений, а их сфера влияния обладала большим экономическим потенциалом, правильно воспринятые долгосрочные цели Советского Союза, по существу, требовали подлинного ослабления напряженности и практического урегулирования проблем Центральной Европы. Молотов избегал уступок, которые, какими бы болезненными они ни были, возможно, спасли бы Советский Союз от стратегического перенапряжения сил и потенциального краха. Даллес избегал гибкого подхода, за что пришлось заплатить ненужными внутриполитическими противоречиями и уязвимостью применительно к советскому мирному наступлению косметического характера, но что в итоге заложило основу конечной стратегической победы Америки.

Даллес использовал передышку, чтобы добиваться своей цели интеграции Германии в НАТО. Проблема встраивания Федеративной Республики в военную структуру Запада была весьма занозистой. Французы не очень-то хотели видеть полностью перевооруженную Германию и не хотели жертвовать своей национальной обороноспособностью ради интегрированной оборонной системы Запада, включающей в себя Германию. Поскольку это означало бы частично доверить обеспечение обороны своей страны в руки тех, кто десятилетие назад разорял Францию, и это ограничило бы возможности Франции в проведении колониальных войн. Именно по этой причине план создания Европейского оборонительного сообщества потерпел неудачу из-за сопротивления Франции. Тогда Даллес и Энтони Иден обратились к иной альтернативе: простого включения Федеративной Республики Германии в НАТО. Париж уступил давлению, однако настоял на том, чтобы британские войска на постоянной основе были размещены на германской земле. И когда Иден согласился на это предложение, Франция получила конкретную военную гарантию, в которой ей после Первой мировой войны с таким постоянством отказывали англичане. В силу этого британские, французские и американские войска размещались в Германии как союзники Федеративной Республики. То, что начиналось как сталинская инициатива, направленная на то, чтобы покончить с разделением Германии (что какое-то время туманно поддерживал Черчилль), кончилось подтверждением раздела Европы. По иронии судьбы, Черчилль, поборник сфер влияния, в конце концов стремился смягчить последствия их возникновения и, возможно, уничтожить их вообще; в то время как Даллес, государственный секретарь в правительстве страны, всегда яростно хулившей сферы влияния, оказался главным защитником политики, заморозившей их существование по местам их создания.

Америка, убедившись в наличии солидарности внутри собственной сферы влияния, решила, что теперь с русскими говорить безопасно. Но дело обстояло так, что по мере консолидации американского и советского блоков в Европе говорить постепенно становилось не о чем. Обе стороны чувствовали себя вполне вправе принимать любое решение о проведении встречи на высшем уровне, и не потому, что хотели покончить с холодной войной, а как раз именно потому, что на такой встрече можно было бы избежать обсуждения любых вопросов фундаментального характера. Черчилль ушел в отставку, Федеративная Республика устроилась в НАТО, а Советский Союз решил, что сохранить собственную сферу влияния в Восточной Европе гораздо важнее, чем попытаться выманить Федеративную Республику из объятий Запада.

Таким образом, Женевское совещание на высшем уровне, состоявшееся в июле 1955 года, как небо и земля, отличалось от первоначально предложенного Черчиллем мероприятия. Вместо того чтобы подвергнуть рассмотрению причины напряженности, участвовавшие в этой встрече руководители едва упомянули проблемы, породившие холодную войну. Повестка дня колебалась от разных тем, начиная с попыток каждой из сторон заработать пропагандистские очки и кончая классификацией решения проблемы отношений между Востоком и Западом на уровне любительского психологического подхода. Предложение Эйзенхауэра о введении политики «открытого неба», то есть права воздушной разведки территорий друг друга, не несло в себе никакого риска, поскольку принятие его не открывало бы Советам ничего такого, что и так было им известно из разведывательных данных и открытых источников информации. Зато это сняло бы покров тайны с загадок советской империи для американской разведки. Я знаю из собственного опыта, что принадлежавшие к окружению Эйзенхауэра авторы этого предложения, — работавшие в основном под руководством Нельсона Рокфеллера, бывшего в то время советником президента, — были бы весьма удивлены, если бы оно было принято. Да и отказ от него Хрущева не нес никаких негативных последствий для Советского Союза. Вопрос о будущем Центральной Европы был передан министрам иностранных дел без должных руководящих указаний.

Главным результатом встречи была демонстрация психологической необходимости передышки для демократических стран после десятилетия конфронтации. Заняв твердую позицию по отношению к конкретным предложениям Сталина прежних лет, демократические страны теперь поддались на перемены в тональности советских высказываний. Они напоминали бегуна-марафонца, который, уже завидев линию финиша, от изнеможения усаживается на обочине и позволяет соперникам себя догнать.