Чучело. Игра мотыльков. Последний парад - Владимир Карпович Железников

схватил, то некоторое время не мог произнести ни слова, так задохнулся от быстрого бега. Он оказался вертким и сильным.

— Теперь ты, — сказал я, отдышавшись, — от меня не убежишь.

— А я, — сказал он нагло, — и не собираюсь.

— «Не собираюсь»! — передразнил я его.

— Не собираюсь, — повторил Петька.

— Может быть, скажешь, что ты от меня и не убегал?

— Убегал.

— Почему? — спросил я, угрожающе сжимая Петькино плечо.

— Потому что ты за мной гонялся, — ответил он.

— Ну вот, а теперь я тебя поймал, — сказал я тоном победителя. — Когда отдашь собаку?

— Никогда! — ответил Петька.

— Никогда?! — возмутился я и сильно тряхнул Петьку.

— Это моя собака, — упрямо сказал он.

— А ну пошли в класс! — Я почти волоком протащил его по коридору. — Там ты у меня попляшешь… на виду у всех.

Так мы пришли в его класс, где и произошел этот ужасный случай, о котором я никак не могу забыть.

Значит, втащил я его в класс и громовым голосом, полным упоенного самодовольства, крикнул:

— Ребята, — и толкнул вперед Петьку, — он украл нашу собаку!

Поднялся, конечно, невообразимый шум, потому что никто из них еще никогда в жизни живого вора не видел!

— Где вор, кто вор?! — понеслось со всех сторон. — Петька?!

А Петька, не обращая внимания на все эти шумы и крики, подошел к своей парте, достал из портфеля аккуратно сложенный лист и протянул мне.

Я развернул лист и прочел: «Паспорт собаки по кличке Рэда. Хозяин — П. Я. Смирнов. Породы чау-чау».

Пока я это читал и передо мной вырисовывалась действительная картина событий, нас окружили плотным кольцом Петькины одноклассники, стараясь заглянуть в бумагу.

— А кто же это П. Я. Смирнов? — спросил я.

— Это я, — ответил Петька. — Петр Яковлевич Смирнов.

— Точно! — крикнул кто-то из ребят. — Это он!

— А может, ты переименовал Малыша в Рэду, — противно не сдавался я, — чтобы замести следы.

— Чудак, — без всякой злости сказал Петька. — Малыш — мальчик, а Рэда ведь девочка!

И тогда все стали почему-то хохотать, а я повернулся, чтобы скрыться.

— А кто будет извиняться за оскорбление? — настиг меня мальчишеский голос.

— Извини, если можешь, — сказал я и исчез, не оглядываясь.

Народ теперь пошел! Спуска не даст!

Петьку я познакомил с Наташкой, он теперь ее лучший друг. И дядя Шура проникся к нему таким расположением, что научил своим фокусам. А Надежда Васильевна вошла с ним в тайный сговор. Оказывается, они ждут от Рэды потомства, но тщательно это скрывают, чтобы сделать Наташке сюрприз. И тетя Оля сразу распознала в нем благородного человека.

Только Кольке-графологу он не понравился. Тот заставил его написать на бумажке несколько слов, потом выхватил ее, долго изучал, можно сказать, проел глазами, повернулся ко мне, будто Петьки здесь не было, и снисходительно поставил диагноз: «Слишком прост и наивен. Не сильная личность».

Зато тетя Оля, когда услышала про графолога, сказала: «Он Наполеон какой-то… Бонапарт. Приведи его ко мне. Я камня на камне не оставлю от этой сильной личности».

Правда, на этот раз у тети Оли ничего не вышло. Во время их единственной беседы она пыталась, как она говорит, проникнуть во внутренний мир Кольки-графолога, чтобы понять, зачем ему необходимо стать сильной личностью. Она в течение двух часов рассказывала нам про свою жизнь, надеясь вызвать Кольку на ответную откровенность, угощала чаем с вареньем, жареной хрустящей картошкой. Она так старалась, что ей стало плохо с сердцем, и она украдкой пила в соседней комнате капли.

Но Колька-графолог остался непроницаем. Он только после этого изменил свою тактику. Вместо молчаливого одиночества он «изобрел» систему завоевания авторитета.

«Людей надо покорять и завоевывать, чтобы стать первым среди них, — сказал он как-то мне. — Скоро весь класс будет у моих ног».

Для этого он научился играть на гитаре и петь, стал усиленно заниматься математикой и физикой. Однажды даже вступил в математический спор с учительницей и победил ее. Его милое птичье лицо неизвестно каким образом приобрело жесткость. Он усох еще больше и вытянулся (у него есть своя система вытягивания роста, но он ее скрывает). Снял очки и сказал, что тренировкой и силой воли вернул себе зрение. Он уже близок к достижению своей цели, потому что успешно покорил полкласса…

Но вернемся вновь к нашей истории, а то я никогда ее не закончу. Учительница литературы предупредила, что у меня нет стройности мысли при изложении, что я люблю отвлекаться по каждому незначительному поводу. И это большой недостаток. А мне нравится отвлекаться.

* * *

Благородный Петька посоветовал мне пойти на Птичий рынок. Он сказал, что там иногда продают случайно найденных собак.

И представьте, на Птичьем рынке я действительно нашел… только не Малыша, а Надежду Васильевну! Это была не простая встреча.

Я присел на корточки около выводка овчарок: их было целых шесть штук, симпатичных щенков. Они ползали по коврику возле своей гордой громадной матери.

— Мне нужен щенок породы чау-чау, — раздался надо мной женский голос. — Вы здесь таких не встречали?

В первый момент я ее не узнал, но слово «чау-чау» привлекло мое внимание.

— Чау-чау? — переспросил хозяин овчарки. — Не знаю.

— Они такие лохматые, — объяснила Надежда Васильевна.

И вот тут-то я ее узнал по голосу и насторожился.

— А вы возьмите моего щенка, — предложил хозяин овчарки. — Умная порода.

— Спасибо, — ответила Надежда Васильевна. — Мне надо именно чау-чау… У моей дочери был такой щенок… и пропал. Вот я и ищу нового.

Я чуть не упал от ее слов, прямо готов был плюхнуться на грязную мостовую.

«У моей дочери», — сказала она. «У моей дочери… у моей дочери», — как дурак, твердил я про себя.

Я здорово обрадовался, когда наконец почувствовал значение ее слов. Выходило, что она любит Наташку, раз называет своей дочерью.

«В конце концов, — как говорит тетя Оля, — все истории когда-нибудь заканчиваются, и, как правило, благополучно».

Я встал и сказал:

— Здравствуйте, Надежда Васильевна.

Улыбнулся и подумал, сейчас она ответит мне прежними словами: «Привет… Видел ли ты сегодня цветные сны?..» Но она ничего такого не ответила, а безразлично, без тени удивления оглядела меня:

— А-а-а, и ты…

Ее слова больно хлестнули меня по лицу. Это было как раз на тему о предательстве. Может быть, она об этом и не подумала, может, это вышло случайно, но у меня в голове эта фраза приобрела сразу свой знаменитый законченный смысл: «И ты, Брут…»

«Ну что ж, — подумал я, — пойдем дальше по этой дороге, поглотаем горькой пыли. Что заслужили, то и получили».

Я посмотрел на нее — неужели она на самом деле