Молодые львы - Ирвин Шоу

Ной говорил страстно, не отрывая черных, настойчивых глаз от лица Майкла, и тот был тронут заботливостью парня. «Черт возьми, ведь я сделал так мало для него, когда ему пришлось туго во Флориде, – вспомнил Майкл» – и не очень-то помог его жене там, в Нью-Йорке. Имеет ли представление эта хрупкая, смуглая женщина о том, что говорит сейчас ее муж здесь, на сыром поле около Парижа? Знает ли она, какую огромную скрытую работу в поисках нужных решений проделал его мозг в эту холодную, дождливую осень, вдали от родины, для того чтобы он мог когда-нибудь вернуться домой, погладить ее руку, взять на руки своего сына?.. Что они знают о войне там, в Америке? Что пишут корреспонденты о лагерях для пополнения на первых полосах газет?»

– Ты должен иметь друзей, – горячо убеждал Ной. – Ты не должен допустить, чтобы тебя послали туда, где нет друзей, которые сумеют тебя защитить…

– Хорошо, – тихо сказал Майкл, взяв Ноя за руку, – я пойду с тобой.

Но сказал он это не потому, что считал себя человеком, который нуждается в друзьях.

Какой-то военный священник, ехавший на джипе, подобрал их по другую сторону Шато-Тьерри. День был пасмурный, и в старых памятниках на кладбищах, в поржавевших проволочных заграждениях времен прошлой войны чувствовался мрачный дух запустения.

Священник, еще молодой человек с южным акцентом, оказался очень разговорчивым. Он был прикомандирован к истребительной группе и теперь направлялся в Реймс, чтобы выступить в качестве свидетеля по делу одного пилота, которого должен был судить военный суд.

– Бедный мальчик, – говорил священник, – трудно представить себе лучшего парня. Имеет прекрасный послужной список, двадцать два боевых вылета, сбил один немецкий самолет наверняка и два предположительно, и, несмотря на все это, полковник лично просил меня не выступать в качестве свидетеля. Но я считаю своим христианским долгом быть там и сказать свое слово в суде.

– Что же он натворил? – спросил Майкл.

– Нарушил общественный порядок на вечере, устроенном Красным Крестом: помочился на пол во время танцев.

Майкл ухмыльнулся.

– Поведение, недостойное офицера, говорит полковник, – раздраженно сказал священник. – Парень был немного выпивши, и я не знаю, что ему взбрело в голову. Я лично заинтересован в этом деле: я имел длительную переписку с офицером, который ведет защиту. Он очень ловкий парень, прихожанин епископальной церкви, до войны был адвокатом в Портленде. Да, сэр. И полковнику не удастся помешать мне сказать то, что я должен сказать, и он хорошо знает об этом. Да ведь полковник Баттон, – с негодованием воскликнул священник, – меньше чем кто-либо другой, имеет право отдавать под суд человека по такому обвинению. Я намерен рассказать суду о проделках полковника на танцах в Далласе, в самом сердце Соединенных Штатов Америки, в присутствии американских женщин. Можете мне не верить, но полковник Баттон, в полной парадной форме, помочился в кадку с пальмой в танцевальном зале одной из гостиниц в центре города. Я видел это собственными глазами. Но ведь у него большой чин, и это дело замяли. Но теперь все это выплывет наружу. Я этого так не оставлю.

Пошел сильный дождь. Вода лила ручьем на старые земляные сооружения и прогнившие деревянные столбы, на которых в 1917 году была натянута проволока. Священник сбавил скорость, всматриваясь в дорогу через затуманенное ветровое стекло. Ной, сидевший впереди рядом со священником, действовал ручным стеклоочистителем. Они проезжали мимо небольшого кладбища, расположенного возле дороги, где были похоронены французы, погибшие при отступлении в 1940 году. На некоторых могилах были поблекшие искусственные цветы, а посредине стояла небольшая статуя святого в застекленном ящике, установленная на сером деревянном пьедестале. Майкл отвернулся от священника, думая о том, как переплетаются события разных войн. Священник резко затормозил и задом подвел машину к маленькому французскому кладбищу.

– Это будет очень интересный снимок для моего альбома, – сказал священник. – Не встанете ли вы, ребята, вот здесь, перед этим кладбищем?

Майкл и Ной вышли из машины и стали перед оградой: «Pierre Sorel, – прочитал Майкл на одном из крестов, – Soldat premiere classe, ne 1921, mort 1940»[100]. Искусственные лавровые листья, обвитые черными траурными лентами, пролежали под проливными дождями и жарким солнцем вот уже больше четырех лет.

– С начала войны у меня накопилось больше тысячи фотографий, – сказал священник, деловито орудуя блестящей «лейкой». – Это будет ценнейшая коллекция. Чуть левее, пожалуйста, ребята. Вот так. – Щелкнул затвор. – Прекрасный аппаратик, – с гордостью сказал священник. – Можно снимать при любом освещении. Я выменял его у пленного фрица за двадцать пачек сигарет. Только фрицы умеют делать хорошие фотоаппараты. У них есть терпение, которого не хватает нам. Теперь, ребята, дайте мне адреса ваших родных в Штатах, я отпечатаю две лишних карточки и пошлю им: пусть посмотрят, как хорошо вы выглядите.

Ной назвал священнику адрес Плаумена в Вермонте для передачи Хоуп. Священник аккуратно записал адрес в блокнот в черном кожаном переплете с крестом.

– Насчет меня не беспокойтесь, – сказал Майкл. Ему не хотелось, чтобы мать и отец увидели на фотографии своего сына, такого худого, изможденного, в плохо подогнанном обмундировании, стоящего под дождем на обочине дороги перед кладбищем, где похоронены десять молодых французов. – Мне не хочется доставлять вам хлопоты, сэр.

– Чепуха, мой мальчик. Есть, же у тебя такой человек, которому будет приятно получить твою фотографию. Не поверите, сколько теплых писем я получаю от родителей, которым я посылал фотографии их сыновей. Ты такой симпатичный, даже красивый парень, наверное, у тебя есть девушка, которой хотелось бы иметь твою карточку на столике возле кровати.

Майкл задумался.

– Мисс Маргарет Фримэнтл, – сказал он, – Нью-Йорк, Десятая улица, дом двадцать шесть. Это как раз то, чего ей не хватает на столике у кровати.

Пока священник записывал адрес в свой блокнот, Майкл думал о том, как Маргарет получит его фотографию с запиской священника в своей уютной квартирке на тихой улице Нью-Йорка. «Может быть, теперь она напишет… Впрочем, ей-богу, не знаю, что она может мне написать и что бы я ей ответил. Люблю. Привет из Франции. До встречи через миллион лет. Затем подпись: твой взаимозаменяемый возлюбленный Майкл Уайтэкр, военно-учетная специальность номер семьсот сорок пять, у могилы Пьера Сореля, родившегося в тысяча девятьсот двадцать первом году, умершего в тысяча девятьсот сороковом году, во время дождя. Прекрасно провожу время, желаю, чтобы ты…»

Они сели в джип, и священник осторожно повел машину по узкой и скользкой дороге со следами танковых гусениц и колеями, оставленными тысячами прошедших по ней тяжелых армейских машин.

– Вермонт, – любезно обратился священник к Ною, – довольно скучное место для молодого человека, а?