Воевода - Вячеслав Перевощиков

Куеля вдруг радостно рассмеялся, словно это он сам отомстил хазарам. Им, кангарам, тоже было, за что мстить хазарам, но только случай пока не представился. Оставалось лишь радоваться чужой мести своему врагу.

Лицо посла потемнело, и глаза стали похожими на две черные бусины, тускло блестящие потаенной ненавистью. Искусно спрятаны истинные чувства хазарина, но ненависть столь сильна, что никакое притворство не способно ее спрятать. Куеля наклоняется к послу и с интересом смотрит в лицо хазарского посланца.

– Какие переживания, и сколько печали! – удивленный Куеля сцеживает слова сквозь кривую усмешку, словно нарочно не замечая ненавидящий взгляд.

Но про себя он думает: «Откуда в этом жалком человеке такая страсть? А может быть, он совсем не так жалок, как хочет казаться?» Куеля вдруг понимает, что такая ненависть не может уживаться в одном человеке рядом с этим откровенным страхом и животным ужасом полной беззащитности. Хазарин определенно не так прост, как хочет казаться. Рука князя безотчетно тянется к рукояти сабли, и ему снова хочется выхватить клинок и увидеть испуг чужеземца, проверить его подлинность и снова испытать сладкое чувство своего торжества.

– Ты можешь не опасаться мести русов, – переводя дыхание, глухо говорит посол, замечая едва уловимое напряжение княжеской руки на рукояти сабли и опережая дикие мысли Куели. – Скоро умрет их князь Владимир, и у них будет смута и усобица между детьми его. Так что им будет не до тебя.

– Как скоро? – удивился Куеля, перестав тискать рукоять сабли.

– Очень, очень скоро! – делая значительный вид, уверенно говорит хазарин.

– Откуда тебе знать, когда умрет князь русов? – недоверчиво качает головой вождь печенегов, начиная подозревать, что посол лишь чуть-чуть приоткрыл ему свою правду и что, скорей всего, он его опять в чем-то обманывает. Вот только знать бы в чем.

– Нет города на земле, – начинает тихо говорить хазарский посланец, и лицо его незаметно обретает вид потаенной и грозной силы. – Нет города на земле, где бы ни было иудейского ростовщика и иудейского врача. Поэтому, – он довольно и нагло улыбается, а голос его обретает уверенность, – у нас самые лучшие предсказатели.

– Что ж, может, ты и мою судьбу предскажешь? – с вызовом бросает князь кангар, но душа его невольно холодеет при одной мысли, что вдруг сейчас он услышит совсем не то, что должен слышать вождь племени и глава рода.

– Это несложно, если ты верно выберешь свой путь, – беспечно отвечает посол, нагло намекая на возможный союз с хазарами. – Тогда ты можешь утешиться, потому что твоя судьба будет благоприятна.

– Большое утешение узнать, что смерть твоя немного запоздает, – Куеля злобно смеется, сбросив с себя оторопь перед пророчеством. – Но можно совершенно не сомневаться, что я буду первым, к кому захочет пожаловать в гости новый правитель Руси. И отказать ему в этом удовольствии будет просто невозможно.

– Не волнуйся, не волнуйся напрасно, – Обадия сделал перед собой круговые движения руками, словно маг, насылающий чары, и тотчас из дальнего темного угла юрты выступила темная фигура шамана.

Уставившись на посла горящими глазами, служитель древнего культа ударил несколько раз в бубен и, бросив в огонь пучок пахучей травы, несколько раз обошел вокруг князя, бубня непонятные слова.

– Что, что случилось? – притворно удивился хазарин.

– Если ты еще раз попытаешься здесь колдовать, а именно об этом говорит мой шаман, – прищурив глаза, Куеля криво усмехнулся, – тебе просто отрубят руки и вырвут твой лживый язык.

– Какое колдовство, зачем колдовство? – засуетился посол. – Все очень просто и без всякого волшебства. Никто просто никогда не узнает, что твои храбрые воины нападут на караван русов.

– Вот сами бы и нападали, если все так просто. – Князь повернулся к послу спиной, давая понять, что разговор окончен.

– Русские караваны очень хорошо охраняются, – с непритворной печалью вздохнул хазарин. – Много слуг каганбека погибнет. Русы очень хорошие воины, и их врасплох не застигнешь, они могут мгновенно построить прямо в степи крепость, расположив свои повозки по кругу[25]. И тогда, даже если все их мешки забиты серебром, никто не рискнет завладеть их добром. А нам нужен-то всего один человек из всего каравана!

Куеля, не отвечая, сделал шаг к своему месту из высоких подушек, окруженному суровыми старейшинами и знатными воинами.

– А у вашего кочевья русы остановятся на отдых, снимут кольчуги, отстегнут мечи – и бери их голыми руками сонных и беспомощных, – не унимался посол. – Все серебро твое, и никто никогда не узнает, как это случилось. Скажешь, хазары напали, да и пленник будет у нас, что тоже немаловажно, и отведет от тебя всякие подозрения.

Куеля сел на свои подушки и, небрежно махнув рукой, устало сказал:

– Столько разговоров за один вечер! Твои слова утомили меня, хазарский посол. Ступай, слуги проводят тебя. Тебя позовут, когда совет племени примет решение.

Князь нарочно сослался на совет племени и притворно сделал утомленный вид, сам-то он давно принял решение, но беспокойство внутри него продолжало терзать его душу сомнениями. Он не был уверен до конца и хотел заставить говорить старейшин и знатных воинов, мнение которых он и так мог угадать. Но вся эта говорильня ему нужна была, чтобы потом, в случае неудачи, припомнить им их слова и отвести вину за неверное решение от себя. Куеля хорошо помнил завет отца, говорившего, что князь может ошибиться только один раз – перед своей последней битвой, и прекрасно умел ловко подхватить знамя победы только в свои руки и вовремя отдать щит поражения другим воинам. Наверное, именно поэтому он и был князем.

Обадия улыбнулся уголками губ и, пятясь в низком поклоне, вышел из княжеской юрты. Он так же, как и князь, без труда мог угадать, что скажут знатные воины, и быстро понял всю суть незамысловатой игры в совет племени, которую затеял Куеля. Но эта неуверенность князя печенегов невольно рождала в его душе беспокойство совсем другого рода. Неужели русы стали теперь так сильны, что даже бесстрашный забияка Куеля никак не может решиться на войну с ними? Что он, старый и опытный пройдоха, упустил и недоглядел в этой Руси, и что такое видит там Куеля? Что так страшит печенега и какая новая опасность грозит каганату?

Едва хазарский посол покинул юрту печенежского князя, как к нему подскочили двое слуг, которые вынуждены были дожидаться своего хозяина снаружи. Обадия молча махнул им рукой, чтоб они следовали за ним, но не приближались слишком близко, и быстрыми шагами направился к западной окраине поселения кочевников. Печенеги так же следовали за ним, недоверчиво поглядывая то на слуг Обадии, то на самого посла. Границы поселения отмечал забор из жердей, за которым паслись отары овец и табуны лошадей. К вечеру пастухи сгоняли скот поближе к кочевью в загоны, сделанные из таких же жердей. Миновав забор, посол направился к небольшому холму, который устало поднимал свои покатые плечи совсем рядом. Трава по склонам холма была выжжена солнцем и стоптана множеством копыт, поэтому пастухи гнали свой скот мимо этой вершины, и только старые замшелые камни смели забраться туда. Обадия дошел до этих камней и остановился. Камни имели очертания лиц и походили на грубые скульптуры, оставленные неизвестно каким народом, непонятно для каких целей. Может быть, это было забытое капище, может, могила вождя? Никто теперь этого сказать не мог, и Обадия, небрежно поставив свою ногу прямо на каменное лицо, подумал надменно, что это был, наверное, чей-то великий и грозный бог, и ему поклонялись и приносили жертвы, а теперь это всего лишь непонятный камень, неспособный испугать даже ребенка. Птичий помет, как насмешка, лежит теперь на этом камне повсюду, и сторожевые псы поливают его своей мочой, когда мимо проходят стада. Как опрометчиво создавать своего бога из камня или из дерева или же рисовать его образ на стенах. Любой негодный человек может оскорбить священный лик, а если ему не дадут это сделать, то это сделает время, которое всегда безжалостно к любым творениям рук человеческих. Нет, бог должен быть запрятан глубоко в душе человека, и образ его жить как легенда и передаваться из уст в уста, чтобы ни один кусок земной грязи не мог пристать к нему.