Кракен - Чайна Мьевилль

Не однажды она пробиралась через старую, заросшую сорняками автомобильную стоянку и раскуроченные окна в давно заброшенную маленькую больницу неподалеку от дома. Там, в тишине бывшей родильной палаты, она дотошно выполняла все, что требовали эти тексты. Само собой, чувствовала она себя глупо, но подчинялась предписаниям, произносила все фразы. В тетради она вела записи о том, что именно пробовала, где об этом прочла, имело ли это последствия. КНИГА ТОТА — СКОРЕЕ УЖ КНИГА ЧУШИ, писала она. LIBER NULL = НУЛЬ ОЧКОВ.

По большей части никакого эффекта ее действия не имели, или же их хватало лишь на то, чтобы вдохновить ее продолжить занятия (мимолетный звук, непредвиденная тень). Но именно тогда, когда она раздражалась, выходила из себя и хотела все бросить, когда проделывала все неточно, приходили настоящие успехи.

«На сегодня все. Можете уйти пораньше». Собирая учебники вместе с остальным классом, Коллингсвуд наблюдала, как потрясена мисс Эмбли собственными словами. Женщина в полном недоумении дотронулась до своего рта. Коллингсвуд щелкнула пальцами. Со стола мисс Эмбли скатилась и упала на пол ручка.

И позже. «Что она делает, сэр?» — спросила какая-то девчушка у ошеломленного учителя, указывая на золотую рыбку, которая плавала в классном аквариуме крайне неестественным образом. Коллингсвуд, никем не замеченная, продолжала то, что внезапно начала в приступе досады, — подобно диджею, крутила пальцами по столу в такт рингтону с телефона одноклассницы: рыбка двигалась в том же ритме.

С тех пор минуло немало лет. Коллингсвуд, конечно, проделала большую работу, многое подправила, поставила немало экспериментов, но врожденное нетерпение мешало ей развернуть исследования в полном масштабе. Она осознала, что в конечном счете это ее ограничит, что она, несомненно, обладает талантом и без проблем могла бы сделать на этом карьеру, — но никогда не станет одной из самых-самых. Таких она встречала впоследствии — двух или трех человек, распознавая их, как только те появлялись на пороге.

Но положенные ей пределы имели неожиданные последствия, причем не всегда отрицательные. Нехватка точности, необходимой для работы на высочайшем уровне, скрещивала ее способности, придавала им незначительные отклонения. По большей части этими последствиями (недостатками, если угодно) можно было пренебречь, но иногда — нет.

Например, при установке охранной сигнализации в дверном проеме Билли Коллингсвуд настраивала ее именно на проникновение извне. То, что система сработала, пусть и слабо, в обратную сторону, было результатом не конструкции, а размашистых, но чересчур неряшливых действий Коллингсвуд. Перфекционист остался бы ими недоволен. Но он не получил бы сигнал опасности, когда незваные гости вывели Билли из квартиры, не вломившись в нее. Коллингсвуд вдруг проснулась и несколько мгновений пребывала в замешательстве, меж тем как сердце ее бешено колотилось, отдаваясь болью в ушах.

Они ехали в обшарпанном автомобиле. За рулем был Госс. Мальчик, Сабби, держал Билли за руку — оба сидели сзади.

Оружия у Сабби не имелось, да и хватка была не очень крепкой, но Билли не двигался. Он впал в оцепенение из-за того, что эти двое возникли в его комнате, — из-за этого вторжения, из-за наркотической накачки мира. За машиной порхала размытая клякса голубиной стаи; кажется, голуби уже не первый день преследовали его. «Что за черт, что за черт», — думал Билли. И еще: «Леон».

В машине пахло едой и пылью, а иногда — дымом. Лицо у Госса не соответствовало эпохе и казалось украденным из пятидесятых, неся отпечаток послевоенной жестокости.

Дважды у Билли дергалась рука — он воображал, как вырывается, распахивает дверцу, выкатывается на улицу, прочь от таинственных похитителей, просит о помощи вон в той турецкой бакалее, в забегаловке «Уимпи», бежит по — где это они едут? — Белему. Каждый раз, когда являлась такая мысль, Госс шипел: «Ш-ш-ш», а пальцы мальчика стискивали руку Билли сильнее, и тот продолжал сидеть неподвижно. Сигареты у Госса не было, но через каждые несколько вдохов-выдохов он выпускал сладкий древесный дым, который наполнял машину, а затем развеивался.

— Хреновая ночка для таких дел, а? — сказал он. — А, Сабби? Кто это там летает почем зря? Кто-то погулять вышел, хотя не должен, чуешь? Кто-то проснулся, Сабби.

Вращая старинную изогнутую ручку, он опустил стекло, посмотрел на небо и снова задраил окно.

Они тащились по улицам — Билли уже не понимал, где это: дальние окраины Лондона, где мелькали вывески «Изготовление ключей» или «Канцелярские товары». Ни одного магазина из крупной сети, ни знакомых кофеен, ни «Теско». Да улицы ли это вообще? Гаражи, лесные склады, спортзалы, холодные тротуары, на которых тихо шелестел мусор. Небо затянуло последнюю свою щелку, и настала непроглядная ночь. Билли и его похитители катили по рельсам, следуя за освещенным поездом: тот указывал им дорогу. Наконец они остановились возле темной арки.

— Быстро-быстро, — сказал Госс, подозрительно осмотрел небо, принюхался и вытащил своего пленника из машины.

Билли подумал, что вот-вот сблюет. Его пошатывало. Госс выдохнул очередное облако дыма, отпер дверь в стене из гофрированного железа и втолкнул Билли в черноту. Там его потянул за руку Сабби — непонятно откуда.

Госс заговорил так, словно они с Билли вели диалог:

— Значит, это он?

— Не знаю, может быть. Ты все раздобыл?

— Хорошо, ближе к двери, готов?

Что-то открылось. Воздух возле лица Билли в чем-то изменился.

— Теперь тихо, — шепнул Госс.

В помещении, в котором они оказались, пахло сыростью и потом. Что-то сдвинулось. Раздались звуки — шипение и треск. Зажглись лампы.

Никаких окон. Грязный бетонный пол. На кирпичных стенах и на сводах — плесень. Помещение было огромным. Госс стоял у стены, держась за рубильник, который замкнул. В зале было полно ламп, висевших на проводах и высовывавшихся из трещин в стенах, будто грибы.

Госс негромко бранился, словно на любопытных свиней. Билли слышал радио. Вокруг сгрудились в ожидании субъекты в кожаных куртках, темных джинсах, ботинках и перчатках. На некоторых были футболки с эмблемами рок-групп, а вот байкерские шлемы — на всех без исключения. В руках они держали пистолеты, ножи, карикатурно-зловещие дубинки, утыканные гвоздями. Плохо настроенное радио передавало классическую музыку вперемежку с атмосферными помехами. Какой-то голый мужчина стоял на четвереньках. Губы у него дрожали. В него были вмонтированы две шкалы настройки, по одной над каждым соском. Они не кровоточили, но явно выдавались наружу из его тела. Это из его открытого рта доносились звуки радио. Его губы двигались, воспроизводя музыку, помехи, призраки других станций.

На кирпичном помосте возвышался костлявый панк-ветеран с торчащими вверх волосами. Рот его прикрывала бандана. Глаза панка были выпучены, как у помешанного. Он тяжело дышал — ткань его маски то втягивалась, то выпирала — и, несмотря на холод, обильно потел. Голый по пояс, он восседал на табурете, сложив руки на животе.