Отрада - Виктория Богачева

из тебя выбьет, как мужем станет, — усмехнулся вуй Избор прямо ей в лицо, а затем обошел стороной, оставив на крыльце в одиночестве.

— Купава, глупая ты баба, куда мешок тащишь, сперва сундуки снять надобно! А ну отойди, раззява! – широко, размашисто шагая, он направился к телеге, подле которой суетились жена и невестка.

Сжав в бессильной злобе кулаки до впившихся в ладонь ногтей, Отрада неотрывно глядела ему в спину. И снова помстился ей в глазах дядьки лихорадочный, болезненной блеск. И снова он говорил спешно, слова проглатывая, и суетился, руками размахивал, жесткие кудри сызнова трепал...

«Ничего, — утешала себя Отрада. – Ничего. Брошусь на завтра прямо в поле в ноги старосте. При всех он меня не обидит, да и Перван не тронет. Уж такого немыслимого попрания устоев даже Зорян Нежданович не допустит!»

15.

Солнце припекало почти как летом; безоблачное лазоревое небо слепило слезящиеся глаза.

Весна наступила стремительно. Всего за одну седмицу стаял снег и больше не выпадал, как частенько бывало. Теплый ветер обдул землю, и вот она уже рассыпалась под сохой, а не резалась тяжеленными, липкими пластами. Морозы не ударяли и по ночам, и потому на утро соха вольготно проходила сквозь почву.

Когда седобородый дед Радим, старейший муж в общине, сжал горсть земли в кулаке, а затем разжал его, повернув ладонью к низу, то почва рассыпалась при падении. Тогда и порешили, что поле для пахоты пригодно. Распашку можно зачинать.

Работы нынче было – непочатый край. Общине недоставало лошадей, и плуг таскали самые крепкие, выносливые мужики. Отложив в сторону привычный молот и закрыв дверь кузни, Храбр вышел в поле наравне со всеми. Земля будет кормить их целую зиму, и коли не сдюжат ее вспахать, то и урожай родится скудный, и наступит в поселении голод.

Отбросив в сторону широкие кожаные ремни, которые надевали на плечи мужики, когда становились за плуг, Храбр утер с лица пот изнанкой рубахи из небеленого, грубого полотнища и пошел в сторону, где начиналось поле. Там уже собирались другие мужи: время близилось к полдню, и наступило время трапезничать.

Шла вторая седмица Березозола* — самая пора для распашки. Уж скоро распустится березовый лист, и настанет время сеять овес. Им нужно было управиться меньше, чем за две седмицы, чтобы поспеть к сроку, и потому на поле вышли почти все мужчины, в общине остались бабы, дети да старики.

Храбр с наслаждением полил водой вспотевшую голову, встряхнулся и оправил рубаху, которую надевал для работы в поле. Он опустился на землю подле Белояра, привалившегося спиной к плугу. Тот полулежал с закрытыми глазами, гоняя во рту длинную щепу. Напротив них сидел крепко сложенный, коренастый Третьяк с сыновьями.

По центру их круга был разостлан рушник со снедью, принесенной каждым из избы. Храбр повел носом, учуяв запах дикого лука и копченого сала. Он отломил солидный кусок от каравая, взял сразу несколько перьев и пару полосок сала, запивая все квасом — еще прохладным с утра.

— Тяжко идет, — Белояр выпрямился, потянулся к горшку с тюрей — кушанью из хлеба и зелени, покрошенному в квас и сдобренному маслом.

Третьяк покивал, сердито почесал о плечо щеку, на которую налипли волосы, и хотел уже заговорить о своем, когда до них донесся недовольный голос старосты Зоряна.

— ... уходи, девка, я все сказал...

Лишь одно это заставило Храбра нахмуриться и вскинуть голову, прислушиваясь. Отложив в сторонку недоеденный каравай, он плавно, упруго поднялся, разминая затекшие ноги. Поправив тонкий кожаный шнурок, удерживающий волосы, чтобы те не падали на лицо, он свел за спиной выпрямленные руки, и на лопатках буграми вздулись натруженные мышцы.

Затылком он почувствовал недовольный взгляд Белояра, когда направился в сторону, откуда доносился голос старосты.

Там уже собрались и другие мужчины. С неприязнью Храбр увидел обоих сыновей Зоряна: Первана и Лешко.

А вот перед старостой, словно былинка перед горой, стояла Отрада. Ее-то повстречать на поле он никак не ожидал. Какое у нее могло быть дело к нему?..

Вестимо, важное, потому как Отрада отчаянно сжимала кулаки и натянута была, что тетива лука. И хмурилась, и беспокойно теребила кончик толстой, длинной косы, и поправляла простенькое очелье, и говорила быстро-быстро, захлебываясь словами. Все пыталась убедить в чем-то старосту, который смотрел на нее, словно на досадную помеху, назойливую надоеду. Так возница глядит на глубокую лужу перед колесами телеги.

— ... ополоумела, девка.

Храбр подошел достаточно близко, чтобы услыхать обрывок фразы.

Зорян недовольно поморщился и притопнул ногой. От гнева он качал головой, и его длинная, густая борода моталась поверх рубахи на груди.

— Со взрослым мужем пришла говорить, бесстыжая! Требуешь еще что-то! Да кто тебе рот дозволил открывать при старших! – он нахмурился, и тотчас глубокие складки залегли по всему лицу: на лбу и переносице, и даже под носом.

Мужи за спиной старосты согласно загомонили. На Отраду поглядывали с откровенным осуждением.

— За меня некому говорить, — тихо отозвалась девка.

— Неблагодарная ты! – внезапно из-за спины прочих выступил вперед курчавый, патлатый Избор. – Я тебе – вуй! Я за тебя и говорить стану!

— Ты не моего рода! – Отрада в отчаянии повернулась к нему, заговорив громче. – У моего батюшки братьев не было!

— Так! – рассердившись, староста прикрикнул на несносную девку. – Я все решил! Ты сиротой осталась, отцовской родни не ведаешь. А за незамужней девкой присмотр потребен! И за избой. Как ты одна жить-то будешь, распустеха неразумная? Твой вуй Избор все верно сделал. Я ему добро даю, — он сердито взмахнул рукой. – Пусть живут в избе, пока мужа тебе, строптивице эдакой, не присмотрят.

— Зорян Нежданович, — из последней надежды позвала Отрада, но староста, погрозив ей напоследок, уже отвернулся и зашагал прочь.

Храбр перехватил взгляд, который Перван бросил на одинокую, растерянную девку, и нахмурился. И еще пуще он нахмурился, когда та вздрогнула, отступила назад и вся съежилась, обхватив себя за плечи ладонями. Рассеянно посмотрев старосте в спину, Отрада вздохнула и понуро, обречённо поплелась в противоположную сторону, к поселению.

Храбр заскрипел зубами. Он сжал кулаки, и на руках у него вздулись жилы. Всякий раз, завидев старосту, он с трудом сдерживал себя, с трудом смирял ненависть и злость. Но нынче глядеть, как тот обижает слабую девку, было совсем ему тошно. Сызнова вспомнил, как разбирал ссоры его отец, пока был