Футуроцид. Продолженное настоящее - Андрей Столяров

Однако увидеться утром нам с отцом Либби не удалось. И записка, как оказалось, мне уже не понадобилась. В шесть часов (я к этому времени только-только заснул) во всех дортуарах раздался захлебывающийся, как у очумелой свиньи, визг тревоги, а когда мы, сонные, не соображающие ничего, повскакивали с постелей, напряженный голос доктора Трипса по трансляции объявил, что в связи со вспышкой остро инфекционного заболевания в школе вводится карантин. Выход из дортуаров категорически запрещен.

– Всем оставаться на своих местах. О дневном расписании будет объявлено дополнительно!

Сообщение было повторено пять раз.

Мы с Петкой лишь туповато, молча уставились друг на друга.

Не сказали ни слова.

Что тут можно было сказать?

Петка, правда, отчетливо лязгнул зубами.

А я сжал пальцы в замок.

Так к нам пришла чума.

* * *

Трагическим оказалось то обстоятельство, что чуму распознали не сразу. Первоначально, когда с высокой температурой слегли сразу несколько учеников, доктор Трипс, не особенно обеспокоясь, решил, что это локальная вспышка простуды, которые в изолированных сообществах иногда возникают. Уже было известно, что иммунитет у второго поколения клонов формируется медленно, и потому респираторные заболевания относили к явлениям неизбежным, но не слишком опасным. И лишь когда на телах заболевших начали образовываться ломкие слюдяные пластинки, он, известив об этом Медцентр, объявил тревогу «красного» инфекционного уровня.

Действия при возникновении подобной угрозы разработаны были давно. Весь контингент учителей и воспитанников тут же был расселен по пяти строениям, имеющимся на территории школы. В свою очередь, со стороны Города был выставлен военно-санитарный кордон, и по громкой связи нас регулярно оповещали, что при любой попытке его пересечь солдаты будут стрелять без предупреждения. Продукты и медикаменты нам теперь доставляла автоматическая тележка, которая сгружала их у ворот, и разбирать контейнеры разрешалось не раньше, чем она отъезжала. Также была проведена тотальная дезинфекция: плотное, туманно-белое облако, выпущенное в нашу сторону пульверизаторами, на несколько часов окутало школу. Ничего не видно было уже в двух шагах. Фильтры в респираторах приходилось менять каждые тридцать минут. Маслянистые капли, в которые облако конденсировалось, стекали по стенам и пропитывали собою землю.

К сожалению, было поздно. Через пару дней заболевшие обнаружились во всех пяти группах. Ситуация усугубилась еще и тем, что доктор Трипс, хоть и надел костюм высокой защиты (было их всего пять, по числу учителей и врача), но то ли слишком с этим промедлил, то ли костюм оказался с дефектом, доктор почти сразу же заразился и сам, оставив нас без квалифицированной медицинской помощи. Он сделал, что мог: за трое суток, пока был на ногах, успел выделить вирусный штамм и переправить бюгель с ним в Центральную городскую лабораторию. Немедленно был запущен комплекс стандартных исследований. Впрочем, особых надежд в их отношении никто не питал: на разработку вакцины могло уйти несколько месяцев.

– Мы все к тому времени вымрем, – подвел итог Чугр, который разбирался в этих делах. – Просто у одних устойчивость ниже, они заболели мгновенно, у других – несколько выше, они тоже уже заразились, но это проявится позже.

Чугр первый выбросил респиратор и стащил с себя пластиковые перчатки, натянутые до локтей. Глядя на него, то же сделали и остальные. Все равно выдержать в таком облачении более двух-трех суток никто не мог.

Он же взял на себя и обязанности лечащего врача. Согласно наблюдениям Чугра, патогенез чумы протекал следующим образом. Сначала отмечалось повышение температуры и легкий озноб, затем – сильная слабость и одновременно на коже появлялись первые слюдяные пластинки. На этой стадии больной уже не мог ни ходить, ни даже просто вставать: каждое движение отзывалось острой болью в суставах. Наконец у него меркло сознание, возникали обмороки, горячечный бред, и через десять – двенадцать часов следовал летальный исход. Больной высыхал как мумия, плоть его словно упаривалась от внутреннего огня. Единственное, что она при этом не разлагалась, не расползалась в гнилую мякоть, но начинала издавать особенный «медицинский» запах, чем-то напоминающий дезинфекцию. Чугр, кстати, обнаружил загадочную деталь: если на стадии «слюдяных пластинок» больной переставал принимать пищу, главное же – не пил ни глотка воды, то развитие болезни несколько замедлялось. Впрочем, это ничем не могло нам помочь. Какая, в сущности, разница: умереть от чумы или от обезвоживания организма? Чугр обратил внимание также, что данному заболеванию наиболее подвержены клоны двухбуквенных генетических линий, особенно «ЕЛ», «ЕМ» и «ЕН», а вот из трехбуквенников пока не заразился никто.

– Так что у тебя шансы есть, – однажды заметил он, подперев шарообразную голову кулаком: стебельку тонкой шеи трудно было ее держать. – Ты, видимо, переживешь нас всех.

Я был с ним не согласен. Статистического объема для такого вывода, по-моему, не хватало. Учеников с трехбуквенным кодом у нас наличествовало всего шесть человек, и достаточно было заразиться лишь одному, чтобы разница показателей тут же исчезла. А отец Либби, присутствовавший при обсуждении результатов, внезапно сказал, что причина здесь, вероятно, лежит несколько глубже.

– Трехбуквенный код означает смещение к натуральному генотипу. Возможно, что строго маскулинный геном слишком ограничен в своих иммунных реакциях. Это структура чересчур жесткая, консервативная, что вообще свойственно чистым генетическим линиям. Она не обладает «ресурсом неопределенности», адаптационным потенциалом, и потому неожиданный внешний вызов просто ломает ее.

Мы с Чугром невольно переглянулись. За такое высказывание Инспекторат вполне мог отправить человека на «реабилитацию». А там уж как повезет: либо фармакологическая трансформация ударными дозами психомиметиков, либо сразу «переработка» – разборка тела на ткани и органы. Еще неизвестно, что лучше. Отец Либби, насколько я понимал, и так находился под подозрением: у него не было ни официально зарегистрированного любовника, ни миньона, мальчика, который навещал бы его по ночам, хотя он руководил целой школой. Конечно, сексуальные отношения между учениками и преподавателями были запрещены, но по давней традиции на это закрывали глаза. Своих миньонов имели и Сморчок, и Беташ, и доктор Трипс, что ни для кого не являлось тайной.

Другое дело, что все эти проблемы отодвинулись сейчас на десятый план. Уже некому было ни фиксировать еретические высказывания, ни предъявлять обвинения. Сразу же после объявления карантина оба инспектора, так рассказывали, запросили спецпропуска для возвращения в Город, а когда в пропусках им было отказано, заперлись у себя в комнате и прервали с нами всяческие контакты. Неизвестно, что они там делали. Иногда доносились сквозь дверь крики, сдавленные рыдания, звон битой посуды, чуть ли не драка. Через три дня доктор Рапст застрелился: у него на коже появились слюдяные пластинки, а доктор Доггерт той же ночью исчез – вряд ли просочился через кордон, скорее всего, ушел на Дикие земли. Что ж, бог в помощь. Честно говоря, нам было не до Инспектората. К концу недели у нас, в главном корпусе, слегло уже более семидесяти процентов воспитанников. В других группах, судя по поступающим сообщениям, ситуация складывалась не лучше. А оставшиеся, подвешенные на ниточках, валились с ног под грузом санитарных обязанностей: кормежка больных, смена белья, обеззараживание его в непрерывно работающих автоклавах, регулярная местная дезинфекция, бессмысленное, но тем не менее обязательное введение различных вакцин из наличествующего у нас запаса.