Качели Ангела - Елена Воздвиженская

с места рванула, так и неслась галопом, пока до избы не донесла. У плетня только встала резко, как вкопанная.

– Это что! Ерунда, – важно начал Мишка, – Вот я вам что расскажу, упадёте. Как-то раз вышел я ночью по нужде. Чего смеётесь-то? Не об этом буду сказывать. Так вот, дело сделал, только в избу хотел обратно пойти, как вижу в бане окошко светится, ровно там есть кто. Мне страшно, но я решил посмотреть, кто это там? А вдруг пожар, вечером-то баня топлена была. Я потихоньку туда, в окошечко заглянул, прежде чем войти, а там… На лавке банница сидит и моется!

– Да ладно тебе заливать – банница! Скажешь тоже. Небось приснилось тебе всё.

– Сам ты приснилось! Щас как дам в нос! Я говорю вам – банница, самая настоящая. Или не знаете, что после двенадцати нельзя в баню ходить? Она на кикимору похожа, тощая такая, волосы косматые до самых пят распустила, рядом на скамейке лоханка стоит и она из неё плещется, поливает на себя ковшом. А потом у меня под ногой ветка хрустнула, она как зыркнет на меня, я как дал дёру. Пока в избу не забежал, не останавливался. Мамке утром рассказал, а она ещё и отругала, что мол нечего было идти.

– А моя бабушка русалку видела на нашей речке, – раздался из темноты голос Саньки, – Пошла бабушка бельё стирать. Всё перестирала, полощет уже, как слышит всплеск такой в камышах, ну словно как рыба плещется, только больно большая, да так сильно по воде ударила, что бабушка от неожиданности и половик-то в воду уронила, ну расстроилась, конечно, плюнула даже. А из реки вдруг рука показалась и половичок тот ей протягивает. Бабушка испужалась, закричала, а из воды как вынырнет девушка, волосы длинные, а вместо ног-то хвост! Захохотала она над бабушкой, что та струсила, бросила половик на мостки, а сама хвостом махнула, и в воду ушла. Там глубина у мостков знаешь какая, у-у-у! И река в том месте широкая, вон пароходы даже по ней ходят.

– Слышите, чего расскажу, только никому чтоб ни слова, – зашептал Митька, – Сестра моя старшая, Валя, с подружками гадали на суженого. Ну это на святках было-то ещё, в том году. И вот подруге ейной, Маше, увиделось в зеркале, что жених у ней будет рыжий да усатый. А Маша рыжих терпеть не может. Девки и давай хохотать над ней, а та ревёт, мол не пойду за рыжего. И нарочно гулять с Семеном начала, тот за ней зайдёт вечером, и ходют они по деревне, бродют, на вечорках с ним тоже. А потом что было, помните? Федька рыжий из соседнего села Машу-то и выкрал! Как Семён её провожать пошёл с вечорок, так откуда не возьмись, Федька из кустов, да как даст тому в лоб, а Машку в охапку, да на коня! Они втроём тогда с друзьями были, те его наготове ждали. И чего? Свадьбу же сыграли, Машка довольнющая живёт, с Федьки глаз не сводит, уже ребёнка вон народили. А говорила – не пойду за рыжего, не люблю рыжих… О, как! От судьбы-то не убежишь.

Мальчишки захихикали над взрослой темой. Дома-то им, глядишь, уже и подзатыльника бы отвесили за такие обсуждения, а тут, вот приволье, никто не слышит.

В темноте раздался глубокий тяжёлый вздох.

– Эй, Мишка, не сопи, как лошадь!

– Я и не соплю.

– Ну а кто тогда сопит, ежели не ты?

– Да откудова мне знать?!

В наступившей тишине снова раздался тяжёлый протяжный вздох.

– Мамочки, ребята, кто это там в углу? – испуганно прошептал Митька.

Мальчишки уставились в угол. Оттуда смотрели в ответ два круглых блестящих глаза жёлтого цвета. Мальчишки вновь зашептались :

– Ребята, а вдруг это дух какой?

– Вот ещё, никакой не дух.

– А кто тогда?

– А что, если это бабка Нюра? Про неё все говорят, что она ведьма. Надо тихонько уходить отсюда.

– Я боюсь, а ну как прыгнет и глотку разорвёт?

– Дурак ты, – шёпот в ответ, – Если тут сидеть, то точно разорвёт.

– А давайте бросим чем нибудь, а потом вместе сразу и побежим?

– А давайте мы этого духа поймаем? Вот потом все обзавидуются.

– Ну и лови сам.

– Ну и словлю, – Санька снял рубаху и ползком пополз в угол, откуда не мигая таращились два жёлтых глаза.

Санька подобрался почти вплотную. Секунда. Прыжок. Вопли. Звуки борьбы. Тяжёлое дыхание Сашки. Завывания духа. И вот последний трепыхается в Санькиной рубахе.

– Ребята, бежим во двор, смотреть!

Кубарем мальчишки скатились по сену и вывалились стайкой во двор.

– Тише вы, не лапайте, удерет!

Санька потихоньку отогнул край рубахи. Оттуда высунулась когтистая лапа и больно царапнула по руке.

– Гад! Царапается!

– Да тише ты, открывай потихоньку!

Санька приоткрыл чуть больше и тут мальчишки захохотали во весь голос.

– Хорош дух!

– И главное тоже рыжий!

– Вот умора!

– Да отпускай уже его на волю, пока не задохся!

Санька разжал руки и на траву упал с мяканьем жирный рыжий Васька – соседский кот с зелёными глазами. Он, завывая, помчался, что есть духу, прочь, волоча на задней лапе прицепившуюся Санькину рубаху.

– Рубаху-то верни, дух!

Но бедный перепуганный кот удирал сквозь заросли картошки, не оборачиваясь назад, и даже не думая возвращать Санькины облачения.

Мальчишки всё никак не могли успокоиться и хохотали до тех пор, пока на крыльцо не вышел Санькин отец и не ругнулся на них, что, мол, скоро уж светать начнёт, а вы сорванцы ещё и не ложились.

– Неугомонные! Вот я ужо вам покажу ночёвки на сеновале! – замахнулся он на них метлой, стоявшей на крыльце.

Тогда только мальчишки утихли и полезли наверх спать.

Через несколько минут все уже мирно сопели, а на задках огорода, в зарослях картофеля, вылизывал потрёпанную шерстку толстый рыжий Василий, недовольно мурча, время от времени.

Аннушкин колодец

– Ох, Ниночка, это тебе надо к Аннушкиному колодцу сходить. Может она тебе поможет. Тут ведь дело-то какое непростое.

Нина сидела, задумавшись, и теребила сорванный стебелёк, не зная куда деть свои руки.

Три девушки расположились под раскидистым кустом сирени, благоухавшей в этот тёплый майский вечер. Сирень в деревне была почти в каждом палисаднике и потому казалось, что сам воздух дрожит сиреневым ароматным облачком, окутывая дома и они парят в невесомости над землёю.

Но в это безмятежное, казалось бы, время, неспокойно было на сердце у Нины. И ещё в одном доме, да вон он стоит – крашеный жёлтой краской, с синими резными наличниками. Там живут родители Владимира, жениха Нины. Он отслужил в армии уже два года, должен был вернуться в апреле, а осенью забросили их в Афганистан, там сейчас шла война. Поначалу письма шли исправно, но с марта прекратились. Ни родителям, ни Нине нет ни единой строчки. То она к ним бежит, то мать Владимира к ней, и у каждой один только вопрос:

– Нет ли письма?

Обращались родители в районный военкомат. Говорят – сделан запрос, ждите, не паникуйте. А как же не паниковать, когда в ответ ничего. Хоть бы какую весточку послал. Залегла на сердце чёрная тоска.

По ночам, пока никто не видит, комсомолка Ниночка доставала из-под уголка матраса икону Спасителя, оставшуюся ещё от прабабушки, и омывая образ слезами, целовала его и припадала к нему горячим лбом, молясь как умела о своём ненаглядном. И о всех воинах советских тоже. Чтобы вернулись живыми домой, чтобы закончилась скорее война где-то там, в далёкой афганской земле.

Каждый день тянулся как год, а неделя как вечность. С фотокарточки, стоявшей на комоде у кровати, смотрел на Нину высокий, статный Владимир, голубоглазый, с лихой чёлкой набок. Он смеялся, а Нина плакала. С Вовкой они вместе выросли. Он был старше её на год. Но из-за своего маленького роста Ниночка выглядела куда младше своих лет. Когда они учились в школе, то Вовка дразнил её Кнопкой. Ох и злилась она