Добрый доктор - Дэймон Гэлгут

Я никак не мог уразуметь, что он имеет в виду. Синюю нить реки я на карте нашел, но больше ничего примечательного не обнаружил, только кривые горизонталей, отметки высот да кружочки без подписей, обозначающие деревни.

— Сюда я и хочу добраться.

— Но куда?

— Вот. Неужели не видите? — Он забарабанил по карте своим сплюснутым пальцем.

— По-моему, это всего лишь какая-то деревня.

— Почему «всего лишь деревня»? Это же деревня.

— Но… но…

Я всмотрелся в его лицо, ища объяснения. За недолгое время нашего знакомства он еще ни разу не сострил, но эта фраза походила на шутку. Его глаза смотрели серьезно.

— Не понимаю, — сказал я наконец.

— Чего именно?

— Зачем вам туда?

— Просто хочу посмотреть.

Я глянул на карту. Его намерения оставались для меня загадкой. Район кишел кружочками, символизировавшими населенные пункты. Не все из них достаточно велики, чтобы заслужить собственное имя. Но лишь один кружочек Лоуренс обвел карандашом. Я уставился на эту отметку, и через некоторое время волнистые линии горизонталей сложились в осмысленную картину. Я нашел скалы, у подножия которых мы сейчас сидели. Пресловутый кружочек находился на этой возвышенности, примерно в двух-трех километрах к северу, неподалеку от западного берега реки.

Чушь какая-то. В такую даль мы потащились не для того, чтобы «просто посмотреть». Он преследует какую-то свою цель, о которой не хочет говорить. Вообще-то с самого начала я почуял: он что-то задумал. И из любопытства согласился участвовать в походе.

— Вы не могли выбрать деревню, до которой еще труднее добраться?

Дорога на карте отсутствовала. Не было даже тропки. Местность холмистая, сильно пересеченная.

— Понимаете, в том-то и весь смысл! — возбужденно воскликнул он.

На стеклах его очков осели капельки воды, и потому казалось, словно он плачет.

— Нет, не понимаю, — сказал я. — В чем смысл вашей идеи, Лоуренс?

— Мне нужна самая труднодоступная деревня. Такая, куда просто так не доберешься.

У меня впервые возникло ощущение, что Лоуренс слегка не в себе. Возможно, он прочел эту мысль на моем лице — и тут же поник головой, отвел взгляд, принялся нервно теребить уголок карты:

— Вам не хочется туда идти, верно?

— Я никак не пойму, о чем речь. Что мы здесь делаем?

— Я же сказал, — упорствовал он. — Я просто хочу посмотреть.

— Зачем?

— Просто так.

— Нет.

— Штурмовать гору не придется, — сказал он. — Есть обходной путь. Я вам покажу на карте.

— Нет.

— Ну пожалуйста.

— Для меня поход закончен, — сказал я. — Я подожду здесь. Идите в одиночку.

Я словно бы захлопнул дверь перед его носом. Никогда еще я не говорил с ним в таком тоне. Если и говорил, то в шутку. Но теперь я не шутил. Во мне поднялась волна холодной злости. Кто он такой, этот пылкий сопляк, вчерашний студент? Навязался мне со своей дружбой, со своими тайными планами и замыслами. Он вдруг стал мне противен. Я не собирался следовать за ним дальше.

А он понял все по моему лицу. И остолбенел. Вытаращил глаза. Его губы затряслись, но он не разрыдался. Некоторое время он сидел, созерцая свои ноги. Потом встал, начал надевать рубашку. Застегнул с демонстративной неспешностью пуговицу за пуговицей. И наконец произнес небрежным тоном:

— Ну, ладно.

— Что?

— Побудьте здесь. Еду я вам оставлю. Думаю, я обернусь быстро, часа за два. До скорого.

Последние слова он выкрикнул на ходу, уже удаляясь. Я хотел было ответить, но что тут ответишь? Он оставил меня позади и в буквальном, и в фигуральном смысле. Я отвернулся к деревьям. Когда я вновь повернул голову, его и след простыл.

Некоторое время я хорохорился. Достал сандвичи, выпил бутылку пива. Но моя мальчишеская обида отступила, и вскоре мне стало стыдно. Невелик труд взобраться на гору. Ничего бы со мной не сделалось. Намерения у Лоуренса самые благие. Я чуть было не принялся собирать вещи, чтобы отправиться вдогонку, но мне даже не было известно, в какую сторону он пошел.

Лучезарный день померк. Здесь, в этой небольшой низине, тоже стало сумрачно. Под напором воды омут превратился в темное зеркало, все в трещинах и пятнах. Ледяные брызги водопада. Тень скал, неумолимо наползающая на лес. Там, наверху, жара, но мне внизу холодно и одиноко. Я вспомнил чудовищную ящерицу, извивающуюся в воде.

Появилось ощущение, что за мной следят. Вокруг, куда ни глянь, темные, загадочные силуэты деревьев. В недрах камней пульсирует напряженная внутренняя жизнь. Я уже был когда-то объектом слежки со стороны окружающего мира — много лет тому назад. Вспомнились задворки нашего сада. Какой громадной чащобой сад был в тот день, когда умерла моя мать!

Я встал и пошел — но не вслед за Лоуренсом. Не одеваясь, побрел по лесу. Не знаю, что я искал. Просто хотелось двигаться. Шевелиться. Растительность покрывала землю сплошным ковром. Но в одном месте ковер был немного примят. Практически тропа. Животные протоптали к водопою. Вскоре о присутствии реки стал напоминать лишь шум водопада за моей спиной. Чаща кончилась. Теперь вокруг были лишь подлесок да небо в филигранной рамочке из веток.

И вдруг передо мной возник дом. А точнее, то, что я заметил сначала, — металлическая сетка, оплетенная вьюнками, проржавевшая. Забор. А за ним утопающая в зеленом море, призрачная крыша и покосившееся крыльцо.

Дом. Здесь. Почему? Я отпрянул. Попятился. Ничего нельзя трогать.

Но здесь никто не живет. Заметно сразу. Давно уже никто не живет. От сада не осталось и следа — сплошные дикие заросли. Темные окна без стекол. А забор, когда-то очень внушительный, разрушается, клонится к земле.

Я подошел поближе. Одна из секций забора совсем упала, и можно было войти внутрь. Все, что осталось от дорожки, — несколько гладких камней, призрачный след бордюра. Клумбы самоуничтожились — вырвались из своих границ, заросли сорняками. Я поднялся на крыльцо. Трещины, паутина, подтеки. Сорванная с петель входная дверь. Я переступил порог. Зачем меня сюда понесло? Просто посмотреть.

Я оказался в длинном коридоре со множеством дверей. За дверями — пустые комнаты. Ни мебели, ни картин. Вообще ничего. Хоть шаром покати. Вряд ли дом обчистили его законные хозяева. Люди бывали здесь и после разорения. Вот тут, в углу — следы костра — не сказать чтобы свежие. Валяются окурки, старые, совсем выцветшие. На стене коридора кто-то нацарапал: «ЗВЕРЮГА». Буквы огромные, кривые, близко друг к дружке. Но на крохотных песчаных дюнах, выросших на полу, не было отпечатков ног. Только мои.

Установить предназначение комнат было трудно. Лишь с самой дальней было более-менее ясно: линолеум на полу, надтреснутая раковина. Но остальные были как пустые скорлупки, из которых вытекла вся жизнь. Кое-где между половицами пробивался бурьян. Трещины змеились по стенам, как вены. Присутствие леса ощущалось даже внутри дома.