Разделенные океаном - Маурин Ли

— Надеюсь, вы не говорите такие вещи обычным полисменам, — поддела его Молли.

— Разумеется, нет. — Том подмигнул ей. — Как правило, все хотят быть простыми полисменами, не более того. А я... Однажды я обязательно стану инспектором уголовной полиции. — Совершенно очевидно, он был о себе весьма высокого мнения.

— Удовлетворите мое любопытство, — сказала Молли, — почему вы пригласили меня в кино?

Она была уверена, что получит искренний ответ, потому что сомневалась в способности Тома Райана лгать не моргнув глазом.

— Мне понравилось ваше лицо, — мгновенно ответил он. — Оно очень милое и к тому же красивое. Это у меня тоже неплохо получается — читать по лицам. Я сразу понял — раз вы дрались с той женщиной, значит, у вас были на то веские причины. Я за милю отличу настоящего преступника от невиновного человека.

— Из вас получится хороший полицейский, — сообщила ему Молли, сдерживая улыбку.

— Знаю. Я рожден для этого. Когда я был маленьким, то часто говорил маме, что однажды обязательно стану полицейским.

— А что отвечала она?

— Что она предпочла бы, чтобы я стал священником. Но я выдержал характер, верно? — Том широко улыбнулся. — Мне понравилась ваша мама. Она показалась мне очень милой.

— Миссис Брофи не моя мама, — поспешно сказала Молли. — Моя родная мать умерла, и я всего лишь остановилась на время в доме у своей подруги.

Она рассказала Тому о Нью-Йорке, о Финне и об Аннемари.

— Если Финн найдет нашу сестру, то есть когда он найдет ее, — закончила она, — я отправлюсь в Нью-Йорк первым же пароходом.

— Но вы не можете так поступить! — К ее изумлению, губы Тома Райана задрожали. Он готов был расплакаться.

— Это почему же?

— Потому что я люблю вас, вот почему. Я уже говорил вам, что умею читать по лицам, и в ту самую минуту, как увидел вас, я понял, что хочу, чтобы вы стали моей женой. Правда, я не собирался говорить вам об этом сразу, чтобы не испугать. — Он расправил плечи и с вызовом посмотрел на девушку. — Ну вот, Молли, вы все знаете. Я выложил карты на стол, и теперь только от вас зависит, возьмете вы их или нет.

Финн прибыл в Нью-Йорк, заранее готовясь к тому, что невзлюбит это место с первого взгляда. Он не привык к городам, а Нью-Йорк был не просто городом, а очень большим городом, памятником Маммоне, куда в поисках удачи и благосостояния стекались обездоленные со всех концов земли. Но в первый день в Нью-Йорке Финн вдруг остановился посреди улицы, на которой невозможно было что-либо разглядеть, кроме высоких, величественных зданий по обеим сторонам и клочка синего неба над головой, и вдруг почувствовал, как внутри у него что-то дрогнуло при виде этого рукотворного чуда. Ему показалось, что какая-то сокровенная часть его души ожила. Сердце Финна учащенно забилось, и его подхватил и понес трепещущий и полный сил поток жизни большого города.

Это чувство не покинуло его и в Гринвич-Виллидж, где не было высоких зданий. Здесь повсюду стояли скромные дома и лавки, которые, казалось, не закрываются никогда. Перед ними на тротуарах были выложены товары, а каждый дюйм стен закрывали плакаты, сообщавшие о вечере поэзии, о пьесах, встречах, лекциях, концертах и спортивных соревнованиях... Список можно было продолжать до бесконечности.

Куда бы Финн ни пошел, везде звучала музыка. Ее наигрывали негритянские оркестры, неспешно шествующие гуськом по тротуарам и вкладывающие в мелодию всю душу, так что Финн начинал поневоле притопывать в такт. Музыка летела из распахнутого окна, за которым кто-то упражнялся в игре на саксофоне или на трубе или распевал во всю мощь своих легких. Музыка проникала через доски пола в квартирке Мэгги из магазинчика внизу, где маленький толстяк Зигги терзал расстроенное пианино, выводя печальные мелодии и слегка фальшивя. Финн купил ноты к «Манхэттену», песне из «Безумств Зигфельда»[17]— шоу, которое сейчас шло на Сорок Второй улице, и попросил Зигги подписать ее. У него не было ни пианино, ни другого музыкального инструмента, но он повесит их в рамочке на стене своего коттеджа как напоминание о времени, проведенном в Нью-Йорке.

Впрочем, нет. Приятными эти воспоминания станут после того, как он найдет Аннемари, но пока что ее поиски оставались безрезультатными. Говоря по правде, Финн провел в Нью-Йорке уже пять дней и теперь просто не знал, что делать дальше. Он даже не представлял, что остров Манхэттен окажется настолько большим и будет буквально кишеть людьми, многие из которых были ирландцами. Складывалось впечатление, что полиция укомплектована исключительно выходцами из Ирландии, которые старательно искали его сестру, но пока без особого успеха.

После того как Мэгги отнесла заявление в полицию, она стала обзванивать больницы, но там не оказалось пациентки, подходящей под описание Аннемари. Финн побывал во всех католических церквях, хотя и сознавал, что шансы обнаружить там сестру довольно мизерные. Они с Мэгги исписали множество карточек с именем и адресом Аннемари и раздавали их в церквях и во всех ирландских клубах, какие он только смог найти. В последние дни Финн просто бродил по улицам, сунув руки в карманы. Он надеялся случайно встретить симпатичную тринадцатилетнюю девочку с фиалковыми глазами и улыбкой, способной озарить и согреть самый ненастный день.

Мэгги пришлось регулярно отпрашиваться с работы. Директор с пониманием отнесся к ее ситуации, а ученики каждое утро на общем собрании молились о том, чтобы Аннемари нашлась в самое ближайшее время. Финн с теткой обычно договаривались о встрече где-нибудь в середине дня: в Центральном парке, на Таймс-сквер или у лотка с жареными пончиками на Гранд-Сентрал-стейшн, которая больше походила на собор, а не на железнодорожный вокзал.

— Боюсь, мне не повезло, — обычно говорила при встрече Мэгги.

— Мне тоже, — со вздохом отвечал Финн.

Он уже начал подумывать, что они лишь напрасно тратят время и силы. Пытаться отыскать в таком городе человека — все равно что искать иголку в стоге сена.

Наступил пятый вечер в Нью-Йорке, и Финн нажал кнопку звонка квартиры Мэгги, чувствуя себя опустошенным. Тетка впустила его. Она так сильно походила на маму, что при виде ее у Финна всякий раз замирало сердце: те же черные волосы, голубые глаза, прямой нос и большой рот с полными губами. Они с Аннемари унаследовали от матери ее черты, но если мама одевалась неброско и носила волосы стянутыми в тугой узел на затылке, то Мэгги предпочитала модную одежду и элегантные прически. Маме исполнилось сорок шесть, когда она умерла, Мэгги была на два года ее старше, хотя на вид ей нельзя было дать больше сорока.

— У меня новости, — осторожно начала она. — Не знаю, какими ты их сочтешь — хорошими или плохими и чего в них больше — облегчения или беспокойства. Поднимайся наверх, и я расскажу тебе все.