Эффект предвидения - Надежда и Николай Зорины

Бабушка поселилась у них, когда Ане было шесть, до этого жила у дяди Валентина, другого своего сына. А через два года умерла. Ночью. «Легкая смерть», – говорили старухи и завистливо заглядывали в гроб. Откуда на похоронах взялось столько старух, ведь бабушка Фрида была в городе чужой, из дому никогда не выходила, никаких знакомых не имела?

На кладбище было холодно, стоял конец ноября. Но она радовалась, что наконец-то страшную бабушку увезли из дома, закопали в глубокую яму, придавили тяжелым памятником, завалили венками, чтобы не выбралась. Да она бы и не нашла теперь дорогу домой – слишком далеко, до кладбища они долго ехали на автобусе, а бабушка и по квартире-то ходила с трудом, ощупывала стены, ощупывала каждый предмет, который вставал на ее пути. Здесь ей ощупывать нечего – голое поле, ориентиров нет. Теперь наконец-то можно было успокоиться, жить без страха.

Но страх не проходил. Бабушка Фрида вернулась в квартиру, все-таки вернулась. Целыми днями она лежала на столе в большой комнате, в красном, как флаги на митингах, гробу. А по ночам вставала, скрипела половицами и кашляла.

Вот оно что! Вот оно что! А ведь бабушка Фрида была удивительно похожа на эту старуху. И тоже всегда ходила в черной одежде, то ли траурной, то ли монашеской.

Вот откуда старуха.

Но тогда…

Родители ее совсем не боялись, почему-то не боялись и не слышали кашля и скрипа. Почему они не боялись? Ане казалось, что, если она поймет почему, тоже перестанет бояться.

А потом… Потом поняла.

Фотографии. Все дело в фотографиях. Они нафотографировали бабушку в гробу дома, на кладбище, по пути к кладбищу, нафотографировали, чтобы пресечь все попытки стать призраком, чтобы не бояться, чтобы забыть. Они превратили ее в простое изображение, положили в альбом и забыли.

И тогда, когда Аня это поняла, она нашла выход. И было странно, как же раньше ей это не пришло в голову. Надо бабушку просто нарисовать, превратить в натуру. Призрак превратится в позирующую натуру, и страх пройдет.

Родители, когда увидели Анины рисунки, испугались, думали показать ее какому-то специалисту, то ли психиатру, то ли художнику. Говорили и про того, и про другого. Но они опоздали со своим испугом, раньше надо было пугаться, а тогда страх наконец ее отпустил – призрак отправился на кладбище, лег в могилу и затих, оставил ее навсегда. Вот и сейчас все, что нужно, это нарисовать их портреты. Черной старухи и Наташечки. Сначала старухи, потом Наташечки.

Нет, сначала Наташечки, она еще опасней, чем старуха, потому что живет здесь, потому что…

Потому что в ней-то все дело, старуха просто приложение к Наташечке. Не было бы Наташечки, не возникла бы и старуха.

Написать портрет маслом. Маслом у нее всегда плохо получалось, но акварель для этой цели совершенно не подходит. Акварель не справится.

Работать долго и тщательно, выписывая каждую деталь, превратить страшный призрак в простую натурщицу. Жаль, что пропала фотография – было бы проще. Но можно и так, лицо девушки стоит перед глазами, а если начнет забываться, всегда есть возможность найти его в зеркале.

Хорошо бы начать прямо сейчас. Но нет подходящих красок, и… и ничего не осталось от тех прекрасных художественных времен. Придется идти в магазин. Да, кстати, заодно и проверить, что там, с квартирой на четвертом.

Аня быстро собралась, вышла из квартиры, захлопнула дверь. И тут ей опять стало не по себе. Ну конечно, старуха стоит на площадке четвертого этажа и поджидает ее. Все эти рассказы про строителей и ремонт – не более чем лживые уговоры ребенка взрослыми: не бойся, Анечка, в этой темной комнате никого нет, бояться нечего, спи спокойно, как будто они и сами верят в то, что, как только дверь за ними закроется и полоска света из коридора исчезнет, все эти страшные-ужасные не выползут. Конечно, выползут, они всегда выползают.

Старуха стоит на площадке. И будет стоять до тех пор, пока не превратится в портрет. А для портрета нужны краски и кисти и еще множество мелких вещей, которые продаются в художественном салоне, а попасть туда можно только пройдя через четвертый этаж.

Ну и что, поздоровается и спокойно пройдет. Не станет же старуха хватать ее за руку?

Но вчера-то стала и, пока не сказала все, что хотела сказать, не отпустила.

Как жаль, что дом еще так мало заселен, кругом одни пустующие квартиры. Только на третьем живут и на втором, Кирилл говорил. Как неприятно жить в таком доме.

В любом случае нужно спуститься. Как бы там ни было, что бы ни случилось…

Аня сбежала вниз по ступенькам. На площадке четвертого этажа никого не было. Дверь квартиры, из которой она вчера вышла, была открыта настежь. Из комнат слышались басовитые мужские голоса и еще какие-то звуки, похожие на те, когда дворники скребут лопатами снег на асфальте.

Аня осмелилась и заглянула в квартиру. Двое мужчин в рабочих костюмах и газетных треуголках счищали старую известку со стены. Они синхронно, словно попугаи-неразлучники, обернулись и хмуро посмотрели на нее.

– Что вам нужно? – не очень-то вежливо поинтересовался один из них.

– Я… Здесь живет… – начала Аня.

– Никто здесь не живет, – перебил мужчина. – Видите, ремонт?

– А вчера здесь была женщина, старая такая, в черной одежде. Она выходила из этой квартиры.

Рабочие переглянулись, пожали плечами и в недоумении уставились на Аню.

– Здесь ремонт, – повторил первый мужчина упрямо.

Они отвернулись и снова приняли скоблить стены.

Обычные рабочие, самые что ни на есть материальные работяги. Никакой мистикой от них и не пахнет. Значит…

Аня вышла из подъезда – во дворе все так же было пусто – и направилась к стоянке такси, которая находилась сразу за углом, в двух шагах от их дома.

Давно надо было научиться водить машину. Но Кирилл ни за что не хотел, чтобы она садилась за руль, представляя, что Аня тут же угодит в аварию и разобьется насмерть. Раиса Михайловна его в этом полностью поддерживала – но она-то, ясное дело, за машину боялась.

Аня села в такси и через несколько минут уже стояла на крыльце художественного салона «Рафаэль», в котором раньше покупала принадлежности для рисования.

Да, рисовать она явно разучилась. И всего-то год не брала в руки кисти, а рука как деревянная и совершенно не слушается. Холст натянут неровно.

Впрочем, маслом у нее всегда получалось плохо. Не нужно было начинать с масла. Но акварель… Акварель не справится.

Во всем виноват Кирилл. Это из-за него она перестала рисовать и теперь совсем разучилась. Он скупил тогда все ее акварели, он купил ее всю. А потом купил эту страшную квартиру с призраком и уехал.

Господи, какая мазня получается! Рука зажата, краски плывут и…

И спасения не будет.