Танго старой гвардии - Артуро Перес-Реверте

Она оборвала фразу, но Макс без труда мог завершить ее: если только благодаря великолепной внешности, улыбке славного малого и танго не подцепишь надушенную «Roger & Gallet» миллионершу, которая возьмет на себя оплату всех твоих расходов, тебя — в chevalier servant.[22]Или, как выражаются итальянцы, — в чичисбеи. А если еще грубее и проще — в альфонсы.

— Но я и не собираюсь посвящать этому всю жизнь.

Теперь темные стекла обратились в его сторону. И замерли. Он видел в них свое отражение.

— В прошлый раз вы очень интересно сказали о танго страдательных и танго убийственных.

Интуиция и на этот раз подсказала Максу: следует быть искренним.

— Это не мои слова. Так считал один мой друг.

— Тоже танцор?

— Нет. Он был солдатом.

— Был?

— Был. Его уже нет на свете.

— Сочувствую.

— Тут нет повода для сочувствия, — уклончиво улыбнулся Макс. — А звали его Долгорукий-Багратион.

— Простых солдат так не зовут… Это имя больше подходит офицеру, а? Какому-нибудь русскому аристократу.

— Именно так. Он был и русский, и аристократ. По крайней мере, так представлялся.

— А на самом деле? Настоящий аристократ?

— Возможно.

Меча Инсунса впервые, кажется, за все это время показалась ему растерянной. Они остановились у фальшборта, под спасательными шлюпками. На корме черными буквами было выведено название. Женщина сняла шляпу — Макс успел заметить на подкладке этикетку со словом «Talbot» — и встряхнула волосами, подставляя голову ветру.

— И вы тоже были солдатом?

— Недолго.

— И воевали в Европе?

— В Африке.

Она чуть качнула головой, как бы с удивлением, словно видела Макса впервые.

В течение многих лет североафриканскими названиями пестрели заголовки испанских газет, а портреты молодых офицеров заполняли страницы иллюстрированных журналов «Эсфера» или «Бланко и негро»: капитан такой-то (регулярная армия, пехота), лейтенант такой-то (Иностранный легион), младший лейтенант такой-то (регулярная армия, кавалерия) пали смертью храбрых — упомянутые на страницах светской хроники неизменно гибнут героически и никак иначе — в Сиди-Хаземе, в Кераме, в Баб-эль-Кариме, в Игерибене.

— Вы имеете в виду Марокко? Мелилью, Анваль и прочие ужасные места?

— Да. Их все.

Прислонившись к борту, он наслаждался легким ветром, освежавшим лицо, щурил ослепленные солнечным блеском глаза на море, на яркую белизну шлюпки. Потом достал из внутреннего кармана пиджака портсигар с чужой монограммой и заметил, что Меча Инсунса очень внимательно наблюдает за ним. Она продолжала изучающее смотреть на него и, когда он протянул ей раскрытый портсигар, качнула головой, отказываясь. Макс же достал сигарету, слегка постучал ею по крышке, прежде чем поднести ко рту.

— Где вы научились так вести себя?

Достав коробок спичек с логотипом пароходной компании на этикетке, он зашел за шлюпку, чтобы зажечь спичку и прикурить. И на этот раз тоже не покривил душой, отвечая:

— Что вы имеете в виду?

Женщина сняла темные очки. Глаза на таком свету казались гораздо светлее и прозрачнее.

— Не обижайтесь, Макс, но в вас есть что-то такое, что сбивает с толку. Вы безупречно держитесь, чему, разумеется, помогает ваша наружность. Вы чудесно танцуете и умеете носить фрак, как, пожалуй, мало кто из всех, кого я знаю. И все же не кажетесь человеком…

Он улыбнулся, скрывая неловкость, чиркнул спичкой. Но прежде чем успел прикурить, ветер задул огонек, хоть и спрятанный меж ладоней.

— Воспитанным?

— Нет, я не это хотела сказать… Вы не выставляетесь напоказ, как свойственно людям недалеким, нахраписто лезущим к успеху, не стремитесь предстать не таким, как на самом деле, лишены пошловатого тщеславия. И даже того природного нахальства, которое так свойственно юношам из благополучных семей… Но кажется, что мир льнет к вам, стелется вам под ноги, хоть вы и не прилагаете к этому особых усилий… И я не только женщин имею в виду… Понимаете меня?

— Ну, более или менее.

— И все-таки, когда вы в прошлый раз рассказывали о своем детстве в Буэнос-Айресе, о возвращении в Испанию… Жизнь в ту пору вроде бы не слишком много обещала вам… Потом дела пошли на лад?

Макс снова чиркнул спичкой — на этот раз удачно, сквозь первое облачко дыма взглянул на Мечу. И внезапно перестал смущаться. Ему припомнились Китайский квартал Барселоны, марсельский Канебьер, пот и страх Иностранного легиона. Три тысячи иссушенных солнцем трупов, оставленных на пути от Анваля к Монт-Аррюи. И венгерку Боске в Париже — ее горделивую нагую стать в лунном свете, льющемся через единственное оконце мансарды на улице Фюрстенберг, играющем серебристыми тенями на скомканных простынях.

— Да, — ответил он наконец, глядя в море. — В самом деле, кое-что наладилось.

Солнце уже скрылось за мысом Капо, и Неаполитанский залив медленно погружается в темноту, гаснут на воде последние лиловатые отблески. Вдалеке под мрачным склоном Везувия по всей линии побережья от Кастелламаре до Поццуоли загораются первые огни. Настает час ужина, и терраса отеля «Виттория» мало-помалу пустеет. Макс Коста со своего места видит, как женщина встает и направляется к стеклянной двери. Они снова на миг встречаются глазами, но ее взгляд — рассеянный и случайный — скользит по лицу Макса с прежним безразличием. А Макс, впервые увидев ее здесь, в Сорренто, так близко, понимает, что время хоть и пощадило кое-что из былой ее красоты — прежними остались и глаза, и очерк красиво вырезанных губ, — все же и по ней прошлось тяжко, не пожалело: очень коротко остриженные волосы стали серебристо-седыми, как и у Макса; кожа одрябла, потускнела и будто заткана паутиной бесчисленных мельчайших морщинок, особенно заметных в углах рта и вокруг глаз; на тыльных сторонах ладоней, сохранивших свое точеное изящество, безобманными приметами старости проступили пигментные пятна. Но движения остались такими же, как запомнилось Максу, — уверенными и спокойными. Присущими женщине, которая всю жизнь шла по свету, сотворенному именно и только для этого. Пятнадцать минут назад Хорхе Келлер и девушка с «конским хвостом» присели за тот же столик, а теперь вместе с нею идут к выходу, пересекают террасу, минуя Макса, и скрываются из виду. Их сопровождает грузный лысый мужчина с полуседой бородой. Едва лишь эти четверо проходят мимо, Макс встает, идет следом, выходит за дверь и останавливается на миг возле кресел «либерти»[23]и кадок с пальмами, украшающими зимний сад. Отсюда ему видны стеклянная дверь в холл и лестница в ресторан. Когда он оказывается в холле, Меча Инсунса и ее спутники уже поднялись по двум маршам внешней лестницы и углубились в аллею, выводящую на площадь Тассо. Макс возвращается в холл, останавливается перед конторкой младшего портье: