Водолаз Коновалов и его космос - Ксения Полозова

волну и Фаина, повернулась к берегу и соскользнула в воду. Через секунду первая волна разбилась о камень, за ней налетела вторая, выше, сильнее, накрыла Фаину. Ее белая голова на секунду показалась на поверхности. Сергеич, разом утративший боевой дух, отпрянул к самой тропе. Море, тянувшее к нему волну, упало, словно оступилось, но тут же следующая волна, еще выше, хлестнула Сергеича по лицу, схватила его джинсы и поволокла их куда-то. Коновалов уже стоял по колено в мутной воде, пытаясь углядеть зеленый купальник, но ничего не видел. Он с трудом удерживал равновесие. Море сметало все на своем пути.

– Поднимайтесь наверх! – крикнул он Сергеичу. Тот, окинув озадаченным взглядом пляж, схватил зачем-то кресло, которое так и оставалось сложенным, и рванул по тропе.

Через несколько секунд Коновалов услышал его вопль сверху:

– Она тонет! Юра! Старуха тонет!

– Где она? – попытался перекричать взбесившееся море Коновалов.

– Левее! Прямо! Правее! – Сергеич указывал ему путь, и Юра шел, пока мог, а потом нырнул в очередную волну.

– Чего ты хочешь? Фаину хочешь? – зашипело ему в ухо море, отшвыривая его на острые камни и мешая подняться. – А меня не хочешь больше? Нет, дружок, так не пойдет…

Коновалов вынырнул, чтобы вдохнуть. Фаины не было видно.

– Я потерял ее! – донесся сверху голос бесполезного Сергеича.

– Где она? – рычал Коновалов, кидаясь навстречу волне.

– Какая разница? Она мне больше без надобности! Она просто старая, никому не нужная вещь. Какое тебе дело до этой ветоши?

– Где Фаина? – орал Коновалов, и пузырьки воздуха с бульканьем вырывались из его рта.

– Упрямый мальчик… Мне будет хорошо с тобой, – рассмеялось ему в лицо море и ударило его головой о камень. Рассеченный висок выкрасил в алый мутную соленую воду.

– Я буду приходить каждый день, – в отчаянии пообещал он.

– Будешь, – подтвердило море, снова сбивая его с ног и роняя навзничь.

– Что еще тебе нужно?

– Все, – коротко ответило оно. – Мне нужно все.

Кто-то обхватил Коновалова сзади и потащил за собой. Юрий не понимал, где находится, только продолжал выкрикивать имя Фаины и искать глазами зеленый купальник, понимая, что это бесполезно.

– Первую помощь сможешь оказать? – рявкнул ему в ухо Сергеич. Коновалов обернулся. На тропе лежало что-то серо-зеленое, издалека и вправду похожее на тряпку.

Всю обратную дорогу Сергеич молчал, поглядывая в зеркало заднего вида на бледное расцарапанное лицо Фаины. Она смотрела в окно, ни разу не подняв на Коновалова глаз. Юра тоже молчал, только в середине пути взял ее морщинистую ладонь в свою и крепко сжал. Она не обернулась, но и руку не отдернула. Ладонь была холодной как лед, тонкой и почти прозрачной, как ладонь призрака. Коновалов накрыл ее второй рукой, надеясь согреть. Так и сжимал ее пальцы до самого города. Сергеич глянул на них в зеркало, смутился, словно увидел что-то непристойное, сплюнул в опущенное окно и больше назад не смотрел.

Когда Коновалов заплатил ему не вдвое, а вчетверо больше обычного, спросил с неохотой:

– Завтра поедешь? Или накупался?

– Поеду, – твердо сказал Юрий.

– Ты точно псих, – тявкнул таксист и захлопнул дверь. Напуганный Юрик и храбрый Коновалов дружно закивали его словам.

Дорога домой

Солнце уже коснулось румяной щекой горизонта, а Сергеич все не ехал. Две чайки, неизменные соседки Коновалова по пляжу, вернулись со своей чаячьей работы и устроили семейную ссору по поводу привезенной Коноваловым в качестве угощения городской булки. Коновалов сидел на камне, смотрел, как птицы едят его гостинец, слушал их истеричные крики, хлопанье крыльями.

Они напоминали его самого и Марину. Их ссоры всегда начинались пугающе тихо: брошенной недовольной фразой, косым хмурым взглядом, затянувшейся паузой в разговоре. Потом жена цеплялась за какую-нибудь мелочь – невымытую чашку, или забытые под кроватью носки, или любую другую бытовую банальность. Ее голос поднимался все выше, становился визгливым, чаячьим, в конце, вывалив на Коновалова все пришедшие в голову сравнения и обвинения, она швыряла улику на пол. Носки – те падали бесшумно, а вот чашка с грохотом разлеталась на мелкие осколки. Под конец Марина неизменно хлопала дверью спальни и щелкала замком. Коновалов нес носки в стирку, подметал пол и молча ложился в гостиной на диване.

Всю эту неделю море требовало внимания. Оно то сердилось, когда он уезжал раньше, то обвиняло его в равнодушии и обиженно швыряло в него мусор, то ластилось, то ласкало, то кидало в него песком и камнями.

Каждый день Коновалов входил в море и доплывал до камня, подолгу сидел там, глядя на горизонт, плыл дальше. С каждым взмахом его руки пустота там, где когда-то появлялось счастье, становилась все больше и ощутимей. Ее края расползались, словно выгорала пленка в остановившемся кинопроекторе. Вот она слилась со скукой, захлестнувшей его в ту ночь с Мариной-два. Слилась с равнодушием последнего его вечера в Москве, наполненного материнскими криками. Слилась с пустотой, пожиравшей его изнутри во время секса с женой. «Пустота поглотила пустоту», – думал он отстраненно, будто речь шла не о нем самом, а о скучном персонаже посредственного рассказа.

В тот день он нашел этот подарок. Сколько он пролежал под камнем – грязная невзрачная железяка, с одного края облепленная ракушками? Может, день, может, два, но, скорее всего, всю неделю. Коновалов так и не взглянул бы на него, если бы не внушительных размеров краб. Выползая из-под камня, тот протаранил панцирем оловянный бок, и от неприятного скрежета у Коновалова свело зубы.

Он нагнулся, чтобы установить источник звука, и обнаружил его. Сполоснул от песка. Ножом, который всегда имел при себе по старой привычке, счистил ракушки. С каждым движением лезвия он все лучше понимал, что принесло сегодня море. Так и не освободил до конца от острых раковин – замотал в майку, чтобы не прикасаться больше к находке руками.

– Наконец-то нашел, – прошипело море на прощание. – Передашь?

Юрий кивнул, прижал к груди узелок и вскарабкался вверх по тропе.

– Эй, Коновалов, – окликнуло его море. – Завтра жду!

Солнца на небе уже не было, оно растаяло, растеклось по горизонту малиново-вишневой полосой, как оставленный на жаре шарик мороженого. Белый при свете дня утес превратился в черный силуэт на чернильно-синем с красными отблесками фоне моря. Знакомого белого «логана» с оранжевой полосой по борту на привычном месте не было. Коновалов пожалел, что не взял с собой телефон. Наверняка Сергеич названивает ему, стоя в какой-нибудь далекой пробке или меняя колесо, пробитое в одной из дорожных ям. Темнело стремительно, липкая пломбирная лужица почти стекла за горизонт, в темно-синем небе