Последний идол - Александр Звягинцев

Лицо мужчины показалось Ольгину знакомым, но и только. Ни имени, ни фамилии в памяти не всплыло.

Мужчина, развязано и одновременно конфузливо улыбаясь, подошел поближе.

— Не узнали… — протянул он.

По лицу можно было понять, что он страшно разочарован и даже обижен. Помолчав, уже с упреком, сказал:

— А я вот вас сразу узнал.

— Напомните, если вам нетрудно, где мы с вами встречались, — с нарочито холодной вежливостью предложил Ольгин. Встречи на парижских улицах с неведомыми соотечественниками вовсе не входили в его планы.

Мужчина скривил губы. Опять обиделся, отметил Ольгин. Судя по всему, тип вполне психопатический. С такими людьми мучительно сложно — их можно обидеть чем угодно.

— Карагодин… Виталий… Когда мы с вами познакомились — капитан отряда спецназа ГУИН тогда еще Министерства внутренних дел Российской Федерации… Теперь — спецназа Министерства юстиции.

— Да-да, конечно!

Ольгин действительно вспомнил капитана Карагодина.

Это было в Доме приемов МВД. Ольгин представлял там одну из своих первых книг о российских прокурорах — рассказывал, как собирался материал, а чтобы публика не скучала, вставлял разные байки из прокурорской жизни, потом раздавал автографы… Карагодин тогда приклеился к нему намертво. Оказалось, он учился в юности на историческом факультете, потом бросил, попал в армию, оттуда в спецназ, но увлечение историей не прошло, он и сам хотел бы работать в таком же жанре исторических расследований…

Ольгин слушал Карагодина, а сам думал о том, что человеку, который прошел спецназ ГУИН, уже вряд ли какая другая история будет интересной. В тюрьмах и колониях, особенно когда там вспыхивают волнения или бунты, такое творится, что нормальным людям этого лучше и не знать.

— Вы тогда были без бороды, — как бы извиняясь за свою забывчивость, сказал Ольгин.

— Я тогда и капитаном был, — махнул рукой Карагодин.

— А теперь?

— А теперь я никто! Торгую здесь китайскими шмотками… Вот такая у меня история, Алексей Георгиевич.

История действительно классическая — встретить в Париже на улице русского человека с незадавшейся судьбой и не знающего, к кому обратиться за помощью.

— Присаживайтесь, — предложил Ольгин, понимая, что избежать тяжелого разговора уже не удастся.

— Только сразу хочу сказать — денег мне от вас не нужно, — несколько даже высокомерно сказал Карагодин.

«Значит, обойдемся сочувствием и советом», — подумал Ольгин, но вслух говорить ничего не стал.

Карагодин попросил молоденького гарсона принести пиво. Жадно осушив бокал, он закурил и рассказал, что с ним случилось на родине. Случилось банальное — вспылил, разругался с начальством. В результате вместо награды и повышения — выговор, снятие с должности под предлогом «неполного служебного соответствия», рапорт об отставке и превращение в простого российского безработного, водка. Жена вскоре бросила.

— А как вас в Париж-то занесло? — поинтересовался Ольгин.

Карагодин нервно дернул щекой:

— Жизнь свою никчемную надо было спасать. Только я со службы ушел, у меня сразу столько «крестников» появилось! Те, кого я в тюрьмах и колониях во время бунтов опять в камеры загонял. Те, кто в бега уходил, а я их отлавливал и опять на нары сажал…

Крагодин замолчал, видимо, вспомнив из прошлого что-то особенное.

— Чувствую, не жить мне, потому что один я теперь перед ними, никого за мной нет, государству я больше не нужен. А они это по-звериному чуют… Несколько раз я смерти чудом избежал. Вот и свалил через Турцию. Отправился сначала в Германию в славный город Кельн, потом в Лондоне кантовался… Теперь вот здесь, на Елисейских полях. Сбылась мечта идиота — походить по камням, которые еще король Генрих IV с королевой Марго топтал. Только я сейчас, Алексей Георгиевич, все больше Варфоломеевскую ночь вспоминаю, когда трупы невинно убиенных некому было убирать с улиц, а король расстреливал своих подданных из окон дворца из аркебузы…

«С такими нервами и фантазией тебе не в спецназ ГУИН надо было идти и даже не в ночные сторожа, — подумал Ольгин. — В садовники тебе надо бы — цветы поливать».

— Ну да это все лирика, — вдруг жестко прервал себя Карагодин. — Сдается мне, что я влип в историю похуже, из которой мне уже не выбраться. Вот разве вы что посоветуете, Алексей Георгиевич. Как юрист, историк и заместитель Генерального прокурора в одном…

— Спасибо за доверие, — вяло пошутил Ольгин, не испытывавший никакого желания влезать в темные дела малознакомого человека.

Но было уже поздно…

С месяц назад на рынке, где Карагодин обычно торговал, к нему подошел человек. Осмотрев с усмешкой карагодинские богатства — кроссовки, спортивные костюмы, игрушки — сказал, что зовут его Тарас, а Карагодина он помнит по давним событиям в Красноводской колонии. История такая в жизни Карагодина действительно была. В Красноводске взбунтовались заключенные, недовольные порядками, которые стал устанавливать новый начальник, и Тарас оказался в числе работников колонии, которых эти заключенные взяли в заложники. Карагодин тогда спас ему жизнь — вместе со своими спецназовцами разблокировал санчасть, в которой Тараса держали.

Карагодин этот случай тоже хорошо помнил. Всем спецназом они тогда крыли последними словами Тараса и его начальника, которые поперлись к разъяренным заключенным на переговоры. Хотя должны были знать, что раз не удалось подавить бунт в зародыше, надо выждать пока у бунтовщиков иссякнет запал, выплеснется первая злость и начнутся неминуемые внутренние раздоры. А тогда Тарас со своим начальником валялся, связанный, как баран, на загаженном полу санчасти Красноводской тюрьмы, а взбунтовавшиеся зэки, к которым они отправились на переговоры, демонстративно харкали на них, проходя мимо…

Тарас запомнился Карагодину по Красноводским событиям шебутным, болтливым мужичком, много о себе думающим, легко возбуждающимся и в этом возбуждении способным на любые глупости и подвиги. В Париже он таким и остался. Послушать его, так он теперь был чуть ли не главное лицо в некоей серьезной организации, занимающейся всякими рискованными делами — охраной, безопасностью, разведкой, силовыми операциями, и ворочающей огромными деньгами. Но тут же на Тараса налетала злобная жалость к себе, и он начинал жаловаться, что его не ценят, не дают развернуться, платят не те деньги, на которые он рассчитывал и которых достоин.

— Нетрудно догадаться, что сей Тарас предложил вам бросить свой неблагородный промысел и стать членом этой самой таинственной конторы, — грустно улыбнулся Ольгин. — И вы согласились.

— А что мне оставалось? — тут же обиделся Карагодин. — Умереть, торгуя китайскими кроссовками?.. К тому же Тарас сказал, что сейчас они готовятся к очень серьезной акции, по завершении которой все участники получат такие деньги, что можно будет зажить уже по-новому.