Конец Европы. Вместе с Россией на пути к многополярности - Валерий Михайлович Коровин

Европа превратилась в ничтожество. И политическая нация — это последняя соломинка, за которую ещё может ухватиться европеец перед тем, как окончательно утонуть в неолиберальной сточной канаве. В такой ситуации остаётся восстановить хотя бы представление о европейских нациях, дабы вернуть себе идентичность. Европейское представление о принадлежности к политической нации — это представление о гражданстве. Африканец, араб, русский, — кто угодно, получив гражданство, станет «европейцем». А его nationalite в паспорте и в жизни будет, например, «francais». Таково европейское представление о политической антропологии. Но принадлежность к политической нации — «я француз» — это хоть какая-то идентичность. Сейчас же Европа населена «никем». Вот в хиджабах ходят люди с понятной идентичностью, но они тоже, вы не поверите, французы. У них есть французский паспорт и шенгенская виза. Француз — коренной житель Франции в ста поколениях смотрит на такого новообращённого француза: если это француз, то я — кто? Ему отвечают: ты никто.

Да, Европа переживает всплеск религиозности. Но это всплеск не своей собственной, традиционной для Европы религии, католичества или протестантизма. Наличие исламской иммиграции возвращает Европу к тому состоянию, которое европейцы, как им казалось, уже давно пережили и преодолели — к фактору религиозной идентичности. С момента скандального запрета ношения платков в школе девочкам-мусульманкам и нательных крестов всем остальным европейцы поняли, что что-то страшное происходит в их парадигме. Потому что большое количество новых граждан просто плюют на ментальность, культурные формы и на светские нормы коренных французов, немцев, итальянцев, и не собираются их соблюдать.

Так вот, нация для такого француза-nul — это то, что возвращает хоть какой-то смысл, хоть какую-то крупицу, пусть искусственной, пусть политической, но всё же идентичности, даёт хоть какую-то цель, минимальную гордость, самоуважение и содержание. Это то, что снова делает француза французом, то есть человеком, что связывает его с вековой историей французской политической нации, с её победами и поражениями, с её величием и тяжёлыми временами, с её революцией, с её представлением о чести, о доблести, о вере, в конце концов, о которой никто сейчас не вспоминает. Таким образом, нация — это попытка француза стать человеком, стать французом со смыслом и идентичностью, а не номинально. Поэтому национализм для Европы с её нынешним разложенным состоянием является спасением.

Но как только кто-то в Европе приводит подобные доводы, в ответ раздаются проклятия: «фашист», «нацист», «Гитлер». Хотя, причём здесь вообще Гитлер? Логика тех, кто обличает ту же Марин Ле Пен или Алена Сораля, или националистов итальянской партии «Лига севера», или других националистических структур Европы такова: они — националисты. А националисты — это… Гитлер тоже был националистом. Он жёг евреев, это плохо, поэтому все националисты плохие. Но на самом деле одно с другим вообще никак не связано. Любой националист — сторонник политической нации, политической идентичности и связи поколений, истории, эпох, — становится плохим только потому, что Гитлер преследовал евреев. Это чистое передёргивание, ловушка, в которую либералы поймали Европу, чтобы её растоптать, разложить и безраздельно владеть ею. Фикцию «угрозы национализма» в Европе политических наций поддерживают американцы, дабы держать Европу в узде, под своим политическим и экономическим контролем.

Совсем другая ситуация с национализмом сложилась в России. Если в Европе национализм — это возможность иметь хоть какую-то идентичность, то в России все виды идентичностей представлены во всей полноте и гармонично сосуществуют: этносы, народы, элементы политической нации в крупных индустриальных центрах. И когда в России кто-нибудь заявляет о том, что хочет построить гражданскую политическую нацию на всём пространстве российского государства, он бросает вызов множеству идентичностей, которые есть данность. В отличие от Европы, где нет никакой коллективной идентичности, кроме принадлежности к политической нации. И если в Европе национализм — это возрождение идентичности, то в России провозглашение национализма — это угроза атомизации органическим общностям и размывание идентичности. Если русские в России заявляют, что нужно построить русскую политическую нацию — они бросают вызов остальным народам, а их множество. Общероссийская же гражданская политическая идентичность растворяет всё в плавильном котле гражданской политической нации, уже вместе с самим русским народом. Ответом на это становится провозглашение иных политических наций, в том числе, русской.

А если русские провозглашают в ответ на угрозу растворения в российской политической нации свою, русскую политическую нацию, они подают пример татарам, или другим народам. Тогда татары объявляют: «И мы тоже создаём татарскую политическую нацию». И башкиры заявляют: «И мы создаём башкирскую политическую нацию». И якуты делают подобные заявления, а чеченцы говорят: «Мы создаём Чеченскую республику Ичкерия (ЧРИ), если уж на то пошло», и начинают сражаться за её суверенитет с оружием в руках. Всё это разделяет Россию как единое государство, как общее цивилизационное пространство на отдельные национальные государства. Иными словами национализм в России, где идентичности представлены во всей полноте, — это угроза существованию государства как такового.

Национализм в Европе — совершенно иное. Это возможность обретения исторических смыслов и хотя бы какой-то коллективной идентичности. Поэтому для России национализм — чудовищен, как и для Украины, поскольку она является частью большой России, полиэтничным пространством. Украина не гомогенна, не унифицирована, поэтому она не может быть унитарной. А для Европы национализм — это спасение от уничтожения. Мы видим здесь два разных вида национализма, два разных явления, хотя формально и то и другое называется одинаково.

После такой индоктринации становится понятен американский подход к национализму, как к явлению, основанный, как и всё остальное, на двойных стандартах. Для Европы национализм не предусмотрен. Американцы запрещают национализм в Европе в любом виде, подвергая его обструкции через свои либеральные сети. Всякого, кто говорит о возрождении роли политических наций, — дискредитируют. Его шельмуют, называют «фашистом», он оказывается вне закона, с ним борются, приравнивают к «гитлеру», его подавляют. Совсем другое дело в России, где американцы, напротив, всячески поддерживают и раскачивают национализм. Они создают русские националистические организации, поддерживают скинхедов — кальку с британских молодёжных течений. Раздувают чеченский, татарский, якутский национализм. То есть в России Америка национализмы, особенно этнические, всецело провоцирует. Казалось бы, те же самые американцы, которые шельмуют националистов в Европе…

Отсюда вытекает евразийский подход к национализму, обратный американскому: евразийцы поддерживают националистов в Европе, как людей, борющихся за идентичность, противостоящих американской гегемонии и выступающих за собственный суверенитет, а также за стратегический союз с Россией. В то же время евразийцы борются против всех видов малого национализма в России, считая его деструктивным, подрывным явлением.

Есть