Истребитель - Дмитрий Быков

А если нет – на карте по крайней мере прибавилась точка, о которой можно было думать как об убежище.

Бровману дали задание не совсем по профилю, но он этим даже гордился. Универсал. Молотов принял участников совещания прокуроров, и решили напечатать комментарий Вышинского о повышении культуры судов. Бровман взял стенографистку и отправился в Парк культуры, где назначен был у Вышинского доклад о выборах в Верховный Совет. Бровман гордился и тем, что запросто, без страха говорит с человеком, наводящим ужас на миллионы людей в СССР и за границей, но он перед этим человеком был чист, и тот его приветствовал радостно, не забыл, память абсолютная. Как-никак они были заняты одним делом.

Вышинский вел себя просто, немного капризно, словно трунил над собой, немного подставляясь, но за всем этим пряталась абсолютная воля и безжалостная готовность разоблачить врага, отнять у него все пути к отступлению, превратить в трясущийся студень. Он проделывал это виртуозно. Его речь была полна стального блеска. Мало нашлось бы по обе стороны океана ораторов, способных сравниться с ним. Иные брали голосом, но Вышинский – логикой, чередованием насмешки и пафоса; он умел быть старорежимным профессором, а умел – простоватым балагуром, почти селянином, менял маски стремительно и артистично. Сейчас он был эдаким снисходительным государственным человеком, оторвавшимся от дел по просьбе трудящихся, но чего стоит вся работа, если мы не умеем в простых словах ее разъяснить?

– Сколько времени вы мне даете? – деловито спросил он директора летнего театра.

– Сколько скажете, – с робостью и обожанием ответил директор, совсем молодой кадр.

– Час двадцать, – определил Вышинский безошибочно: меньше – легковесно, больше – утомительно.

Заговорил он бодро, четко, сразу по делу, и Бровман залюбовался тем, как строит он речь, как насыщает ее поговорками, удобными формулировками, хлесткими, мгновенно прилипающими кличками, сообщая ровно столько конфиденциальной информации, не попадающей в газеты, чтобы слушатель мог дома за обедом небрежно сказать: «Слушал Вышинского, говорит – Бухарин запродался еще в двадцать пятом, а Каменев вообще в шестнадцатом». Кое-что Бровман занес в блокнот: «У капитализма при взгляде на наши успехи такое же выражение лица, как у человека, принявшего слишком большую дозу касторового масла». Товарищеский смех был ему ответом. «Или даже пургена!» – добавил Вышинский, развивая успех, и хохот грянул еще откровеннее. Он мгновенно наводил мостик между собой и аудиторией – мы-то с вами, товарищи, можем пошутить, мы свои, я страшен только врагам, но вы-то! Он как бы делал их всех – какое тут слово найти? – Бровман подумал было «соучастниками», но сам испугался: соратниками, конечно.

После доклада Вышинский, награжденный аплодисментами и ничуть не утомленный, бодро подошел к нему.

– Ну, теперь я ваш. Поехали ко мне. Голодны? Ничего, организуем бутерброды.

Сели в просторный служебный ЗИС-101, Бровману случалось уже путешествовать в нем, хоть и нечасто.

Доехали быстро. В здании шел ремонт, Вышинский с гордостью показал новые двери, но дверь его собственного кабинета на четвертом этаже не открывалась. Ключ подходил, но не поворачивался.

– Вот любой ваш подшефный, – сказал Бровман, намекая на взломщиков, – давно бы справился.

Вышинский рассмеялся, панибратская шутка удалась. Наконец он как-то хитро дернул ключ, и тот повернулся. Кабинет оказался просторен и прост, но Бровман заметил книги на трех языках.

– Свободно владеете? – спросил он, кивнув на полку немецкой юридической литературы.

– А, немного, – рассеянно сказал Вышинский. – В сравнении с русским – бедно все это. Кто знает латынь, тому любой европейский язык дастся. А кто знает русский, тому и латынь – детский лепет.

Он поговорил о роли фольклора в речи Сталина, потом перешел к повышению прокурорской квалификации. С особенным воодушевлением заговорил об индустриализации следствия. У нас, говорил он, разработана такая система учета, что на каждого уголовника, на любого, кто хоть раз попадал в поле зрения органов, составлена папка, и чтобы извлечь досье – требуется нажатие одной клавиши. Автоматизация хранения данных уже сейчас доведена до того, что для получения полной информации об арестованном требуется не более трех часов с учетом телеграфной доставки; в будущем, пообещал Вышинский, это время сократится до четверти часа. Бровман хотел было спросить: а что, на всех что-нибудь есть? и на меня? любопытно бы проверить в действии, – но понял, что вовсе не жаждет этой проверки. Вышинский словно прочел его мысль, посмотрел в упор и веско повторил: «Любой, кто хоть раз попадал… вы понимаете?» Но тут же добродушно засмеялся, снова сменив маску, и добавил тоном, каким следователь дома беседует с дочкой: «Да что вы, голубчик, в самом деле? Не надо нас бояться. Легкий трепет – это да, это приветствуется. Но наводить страх… Знаете, один наш не в меру ретивый коллега давеча допрашивал после полуночи. Это было в Краснодаре. С инспекцией приехал товарищ из центра. Ты что делаешь? Выполняю прокурорские обязанности. Добро. Так инспектор там же отвел его в камеру, запер и сказал: теперь здесь будете выполнять прокурорские обязанности». Вышинский засмеялся, и Бровман радостно присоединился к нему: ну как же, у нас же не застенки! А Вышинский примерял уже новую маску – с воодушевлением перековавшегося старого профессора заговорил о возросшем уровне выпускников прокурорского втуза. Он не на шутку увлекся, говоря о следовательских кадрах.

– Только представьте себе. В Киеве. Муж покончил с собой, но следователь не верит. Говорит, не тот был человек, чтобы кончать с собой. Инженер. Большевик. Даже пусть стар, нездоров, не тот, чтобы стреляться. Видели, как жена бросила в урну записку. Обшарил все урны в районе. Нашел записку, склеил. Из нее стало ясно – сговор с любовником, он убил, она подстроила. Еще немного – и ускользнули бы. Об этом пишет Шейнин, но, знаете, грешит немного бульварщиной. Вот я рассказал бы… Найду время – непременно подготовлю вам серию очерков! Только уж не подведите, напечатайте. Писательское самолюбие.

Пользуясь случаем, Бровман решил расспросить об Артемьеве. Дело было громкое, сенсация не повредит.

В следующую секунду он пожалел о своем любопытстве. Вышинский, только что неутомимо говоривший третий час подряд, вдруг словно обмяк.

– Вы для себя интересуетесь или для газеты? – спросил он подозрительно.

– Если нельзя для газеты, – пояснил Бровман, – самому хотелось бы…

И он рассказал, как натолкнулся на поисковую операцию и как его завернули на Рязанском шоссе в день гибели Лондон.

– Видите ли, какая вещь, – сказал Вышинский и поджал губы. Он словно искал и не находил единственно верную формулу в своем духе, а может, прикидывал, насколько откровенным может быть с корреспондентом, хоть бы и известинцем. – Это дело сложное. Оно гораздо сложнее, чем мы могли предполагать, гораздо. И это к разговору о том, как далеко шагнула криминалистика. Раньше его приговорили бы и послали на тот свет, как говорится, без пересадки. Но сейчас, когда мы знаем и умеем столько… Тут можно потянуть за нить – и оборвать, и спугнуть гораздо более крупную дичь. Артемьев очень, очень непростой парень. Если вас интересует мое мнение…