Недооцененные события истории. Книга исторических заблуждений - Людвиг Стомма

А тем временем атаман, невзирая ни на что, упорно продвигался на восток. И в этом он превзошел достижения испанских конкистадоров в Мексике или Перу. Ведь те, купаясь в золоте, имели серьезный мотив сражаться дальше. Ядро их войска состояло из чисто испанских отрядов, объединенных католической религией, общим языком и чувством абсолютного, метафизического превосходства над народами завоеванных территорий. Войско Ермака состояло из представителей разных племен, зачастую плохо понимающих наречия друг друга, которые не получали жалованье и вели полуголодную жизнь… Непременно должно было быть что-то привлекательное и захватывающее в их вожаке, как и в бескрайних просторах, по которым шли эти первопроходцы просто ради жажды приключений, без сколько-нибудь конкретных представлений о будущем. Царь был слишком далеко от этой неизведанной таежной глуши…

В 1584 г. Ермак добрался до Тары, неподалеку от современного Омска. Тут до него дошла весть о нападении татар на бухарских купцов. Будучи в определенном смысле гарантом относительной стабильности в завоеванных землях, атаман не мог этого так оставить и отправился в карательную экспедицию. Однако нельзя недооценивать ненависть побежденных и униженных, даже если они полностью разгромлены. Вместо обиженных купцов Ермака ждала ловушка, подстроенная Кучумом, которому терять было нечего. На сонных дружинников Ермака напали перед самым рассветом, завязался отчаянный бой, единственным выходом было отступить за реку Вагай, которая в том месте достигала метров тридцати в ширину. Атаман первым бросился в воду, но, будучи раненным в ноги и в своей великолепной кирасе, блеск которой в солнечных лучах производил неизгладимое впечатление на местных жителей Сибири, не имел ни малейших шансов, и 6 августа 1584 г. утонул в Вагае. Ермак не мог знать — гонец прибыл только через три дня, — что тремя месяцами ранее почил царь Иван IV Грозный, наместником которого считал себя атаман.

Анджей Андрусевич («Цари и императоры России»; Лодзь, 2001) констатирует: «Казацкий атаман Ермак Тимофеевич, уничтожив татарские орды, положил Западную Сибирь к ногам своего государя». И далее: «В 1592–1596 гг. войска Федора двинулись на восток по пути, проложенному Ермаком, окончательно присоедини огромные пространства Сибири к Москве…» Хвала Андрусевичу, что тот по достоинству оценивает свершения Ермака. Но, к сожалению, часть его утверждения не просто ложна, но и делает непонятным как сам успех атамана, так и то, что происходило после него. Это хорошо понимает Кэрол Б. Стивенс («Русские войны 1460–1730. Рождение державы»; Варшава, 2010). Не было никакого «уничтожения татарских орд». Лев Гумилев пишет: «Практически за один век, от похода Ермака Тимофеевича (1581–1583) до войн с маньчжурами на Амуре (1687–1689), землепроходцами было преодолено расстояние от Урала до Тихого океана, и Россия легко и быстро закрепилась на этом огромном пространстве. Попробуем ответить на вопрос: почему так произошло? (…) Русские переселенцы и администрация в основной своей массе легко устанавливали плодотворные контакты с народами Сибири и Дальнего Востока. Недаром противодействие миграции русских было столь ничтожно. Конфликты с русскими, если они и возникали на первых порах, например у бурят или якутов, быстро улаживались и не имели тяжелых последствий в виде национальной розни. Единственным практическим следствием русского присутствия для аборигенов стал ясак (уплата одного-двух соболей в год), который инородцы понимали как подарок, дань вежливости “белому царю”. При огромных пушных ресурсах Сибири дань была ничтожна, в то же время, попав в списки “ясашных” инородцев, местный житель получал от центрального правительства гарантии защиты жизни и имущества. Никакой воевода не имел права казнить “ясашного” инородца: при любых преступлениях дело посылалось на рассмотрение в Москву, а Москва смертных приговоров аборигенам никогда не утверждала. Известен характерный случай: некий бурятский лама, попытавшийся поднять восстание с целью изгнать всех русских и передать Забайкалье маньчжурам, был отправлен как “ясашный” инородец в Москву, где его просто помиловали.

В целом с установлением власти московского царя образ жизни местного населения Сибири никак не изменился, потому что никто не пытался его сломать и сделать из аборигенов русских. Скорее наоборот. Так, в якутах русские встретили народ, оседлый быт которого был им близок. Россияне, выучив якутский язык и усвоив местные обычаи и навыки, в большей степени приближались к якутам, чем якуты к ним. Если местные жители хотели соблюдать языческие обряды — к тому не было никаких препятствий».

Сравнивать поход Ермака с испанскими конкистадорами в Америке правомерно исключительно с точки зрения использования военной тактики при захвате территорий. Да, конечно, испанские идальго женились на местных и даже гордились их инкскими или ацтекскими аристократическими связями, однако категорически требовали от аборигенов принять веру и язык завоевателей. А вот этого-то ни Ермак, ни его последователи никогда не навязывали. Однако отличие тут от конкисты Кортеса или Писарро куда глубже. Захватив правителя инков Атауальпу, Писарро велел ему в качестве выкупа наполнить комнату золотом до самого потолка. А когда требование было выполнено (Атауальпу, понятное дело, подло убили), счастливый победитель купался в этом золоте. Да и сама Испания, благодаря Писарро, Кортесу, Альмагро… переживала тучные годы иллюзорного могущества. Потом золото кончилось. Ни Перу, ни Мексика сегодня не являются тем Эльдорадо, в которое некогда уверовала вся Европа.

Когда же копыта казацких коней Ермака ступали по сибирской земле, никто понятия не имел, что под ними лежат сокровища, по сравнению с которыми все золото Перу и Мексики — всего лишь мираж. В основе мощи нынешней России, прежде всего, Сибирь. И речь тут не только о нефти, газе или золоте (его, конечно, тоже нашли в окрестностях Северо-Енисейского, Усть-Нарыка, Берелеха и т. п.). По данным Всемирного фонда дикой природы (WWF), Сибирь является кладовой практически всех природных ресурсов. Это самый потенциально богатый регион на нашей планете. И «положил ее к ногам царя» молодой казак, о котором мы знаем только, что был он сыном безвестного Тимофея, славным атаманом и любил красоваться в великолепных доспехах, которые его и погубили. А кто помнит, что именно он на многие века вперед определил судьбы мира.

И последнее. В 1947 г. вышла в свет работа Луки Никифоровича Харитонова «Современный якутский язык». Это исследование якутской литературы с начала XIX в. Существуют также литературы: чувашская, бурятская, эвенкийская, долганская… В последнее время ситуация в южной части России (Чечня, Дагестан) остается сложной, и бывает, что российское правительство подвергается критике, но никому не хочется брать в голову, что если бы в свое время чеченцы имели дело с североамериканскими поселенцами, от этого народа сейчас не осталось бы и следа. Ну, разве горстка деградировавших в изоляции от пьянства потомков, загнанных в резервации. Ведь нет же сегодня культуры команчей, апачей, сиу, и воссоздать ее некому. А вот казаки Ермака создавали, пусть и не вполне осознанно, великое будущее, не уничтожая при этом прошлого.

Ход событий, что имели место в 1675–1676 гг. у Чесапикского залива между нынешними городами Норфолк и Ричмонд, до конца не ясен. Началось все с того, что несколько индейцев из племени доэгов в пьяной драке убили молодого белого пастуха. Мстя за его смерть, местная полиция убила в последующие дни десятерых доэгов. Вроде все по правилам той эпохи и тех мест. Но с этого момента начался самый настоящий «черный вестерн». А именно: служащая интересам богатых плантаторов полиция продолжает преследования и «по чистому недоразумению» приканчивает четырнадцать ни в чем не повинных саскуеханноков, что de facto означало объявление им войны. Заявив, что желают этого избежать, плантаторы пригласили саскуеханноков на мирные переговоры. Прибывших на них пятерых вождей племени злодейски убили. Тогда как их воинам, опять-таки «по недоразумению», удалось легко избежать ловушки. Было ясно, что индейцы немедленно приступят к ответным действиям на границах своих земель. Там проживали мелкие фермеры и наемные работники — белые, черные, а чаще всего креолы. Так и произошло. А все дело было в том, что именно поселения этих работников и мелких землевладельцев являлись бревном в глазу плантаторов, объединенных вокруг губернатора Уильяма Беркли, так как мешали расширению латифундий. Пострадавшие не сомневались в существовании заговора, а поскольку жалобы на губернатора последствий не имели, решили наказать его сами. Во главе пострадавших встал некий Натаниэль Бэкон. Лидер столь же харизматичный, сколь и загадочный. Этот двадцатидевятилетний англичанин, выходец из богатой семьи, выпускник Кембриджского университета жил в Америке всего три года. Он мог бы стать прототипом Олд Шаттерхенда из романа Карла Мая, так он гордился своим умением метко стрелять и боксировать, если бы не его совершенно необъяснимая, прямо-таки истерическая ненависть к индейцам. В то же время Бэкон считал себя избранным для важной общественной миссии. На этот раз все сложилось удачно — соратники Бэкона мечтали отомстить и крупным землевладельцам, и краснокожим. Начал он с того, что отказался подчиняться губернатору, разогнал его полицию, а затем безжалостно сжег в Джеймстауне дома всех богачей. Великие (и вероятно, революционные) планы перечеркнула лихорадка, которая скосила Бэкона после первой же победы. Лишенные лидера повстанцы разбежались, а оставшиеся объявили своим предводителем молодого и нерешительного фермера Драммонда. Для Беркли тот не представлял никакой угрозы. Когда губернатор схватил мятежника, говорят, он воскликнул (Джордж Браун Тиндалл, Дэвид Э. Ши, «История Соединенных Штатов»; Познань, 2002): «Никого в жизни я не жаждал увидеть так, как вас, господин Драммонд. Через полчаса тебя повесят!» Перед казнью Драммонда еще пытали и, по слухам, даже скальпировали. Однако все это нисколько не меняет того факта, что «мятеж Бэкона» выявил глубокие социальные противоречия среди переселенцев Америки и одновременно стал ее поражением. При этом, вызвав ярость крупных плантаторов, этот бунт предопределил новое соотношение сил в центральных и южных регионах атлантического побережья Северной Америки. Недаром Ира Берлин («Поколения в рабстве»; Варшава, 2010) считает Джеймстаун поворотным моментом между «поколением основателей» и «поколением плантаций». Так что же все-таки тогда произошло? Прежде чем ответить на этот вопрос, давайте вспомним соратников Бэкона. За ним пошли мелкие фермеры, сезонные рабочие, батраки, креолы. А кто такие креолы?