Гордиев узел - Бернхард Шлинк

В сентябре Георга навестил старый друг из Гейдельберга. В первый вечер времени на общение было не много, и они только за полночь растопили камин и откупорили бутылку вина.

— Хочешь, расскажу одну сумасшедшую историю? — спросил Георг и поведал обо всем, что с ним приключилось.

— Я тогда видел Франсуазу всего несколько минут, после твоего праздника. У тебя есть ее фотографии?

— Фотографировал-то я ее много, но либо она сама забрала все фотографии, либо они пропали во время обыска. Одна у меня, правда, осталась…

Георг встал и принес снимок. Франсуаза читала, сидя на тахте в своей квартире, и глаза ее были опущены.

— Вот теперь вспомнил, — сказал друг. — А что это за картина у нее на стене?

— Это церковь в Варшаве, в которой венчались ее родители.

Через некоторое время друг еще раз попросил показать фотографию. Георг протянул ее ему и пояснил:

— Неудачный снимок. Она не любила фотографироваться, поэтому я часто щелкал ее незаметно. Но некоторые фото все же…

— Это не Варшава, — перебил его друг. — Я знаю эту церковь. Сейчас, может быть, даже вспомню название… Она находится в Нью-Йорке.

Георг удивленно посмотрел на него:

— В Нью-Йорке?.. При чем тут Нью-Йорк?

— Не знаю. Я знаю одно: это Нью-Йорк, собор, который еще недостроен. Сент-Джон… Святой Иоанн, точно. Огромная махина. По-моему, самая большая церковь после собора Святого Петра.

— Нью-Йорк… — задумчиво повторил Георг, недоверчиво покачав головой.

В следующие дни он то и дело заводил об этом речь:

— Нет, ты действительно уверен, что эта церковь на картине и в самом деле находится в Нью-Йорке?

— Повторяю: я, конечно, не исключаю, что точно такая же церковь есть и в Варшаве. В Висбадене, например, есть церковь, построенная по проекту Шинкеля. Главный архитектор города купил чертежи в Берлине и построил по ним копию. И кажется, точно такая же церковь стоит где-то в Берлине или под Берлином. Но в данном случае мне трудно себе такое представить, американцы скорее взяли бы в качестве образца Шартр, чем Варшаву, а полякам строить по американским образцам — сам понимаешь…

В последний вечер Георг спросил друга, не может ли он позвонить своим друзьям в Нью-Йорке и попросить их приютить его на несколько дней.

— Попробую.

— Сделаешь?

— Прямо сейчас?

— Я сегодня утром был в бюро путешествий. Лечу через неделю из Брюсселя.

— И надолго?

— Пока не найду ее.

— Ты понимаешь, что Нью-Йорк — это не Кюкюрон? — Друг наморщил лоб.

— Понимаю. Я даже понимаю, что Франсуазы там вообще может не оказаться. Но зачем ей понадобилось врать про эту картину?

— Мы же не знаем, откуда у нее эта картина. Может, она и сама не знала, что это за церковь.

Георг раздраженно посмотрел на него:

— Ты, наверное, успел заметить, как я тут живу в последнее время. Что мне тут торчать? Уж лучше я возьму свои последние пару тысяч и… Не знаю пока, как я ее буду искать, но что-нибудь придумаю.

Когда друг уехал, Георг начал освобождаться от своего хозяйства. Он продал все, что можно было продать, а то, что никому не было нужно и не помещалось в машину, выбросил.

Через неделю он сдал ключ.

Георг выехал после обеда, ближе к вечеру, и ехал всю ночь. У Бона он проскочил съезд на Париж, и у Дижона автомагистраль кончилась. Он поехал по обычному шоссе через Труа и Реймс. Он несся по темным городам и деревням, сквозь желтый матовый свет придорожных фонарей. Перед ярко освещенными пешеходными переходами он сбрасывал скорость, время от времени останавливался на пустых перекрестках и ждал зеленого сигнала светофора. Все словно вымерло — ни людей, ни машин. В Реймсе он нашел бензозаправочную станцию, работавшую круглосуточно, и залил полный бак: сигнальная лампочка на приборной доске уже давно моргала. Потом он проезжал мимо собора. Его фасад напомнил ему картину в комнате Франсуазы.

После мучительно долгого паспортного контроля, во время которого французские таможенники неторопливо допытывались, откуда, куда, зачем, он в Монсе опять выехал на автомагистраль и в половине восьмого был уже у своих друзей в Брюсселе. У них кипела утренняя жизнь: Феликс торопился на службу, Гизела — на поезд в Люксембург, где она работала переводчицей в Европейском парламенте, а старший из двух малышей — в детский сад. Георга встретили с дружелюбным удивлением, но тут же забыли про него в суматохе, за сборами, завтраком, отъездом и приездом няньки. Да, конечно, машину он может оставить у них. Гизела на ходу обняла его:

— Ну, счастливо тебе! Удачи в Америке!

Заметив что-то в его лице, она спросила:

— У тебя все в порядке?

И через секунду исчезла.

Нянька отвезла Георга в аэропорт. В самолете он в первый раз почувствовал страх. Он думал, что оставил позади только Кюкюрон, где ему уже нечего было терять, но теперь у него было такое чувство, как будто за плечами у него вся жизнь.

Это был дешевый рейс, на самолете с узкими, неудобными сиденьями, без напитков и ланча. И без телевизора. Георг, правда, был доволен, что сэкономил на наушниках, но картинки, даже без звука, могли бы хоть немного отвлечь. Он долго смотрел в окно на облака над Атлантикой, потом уснул и проснулся лишь через несколько часов. Все болело — шея, спина, ноги. За красными облаками садилось солнце, зрелище безжизненной красоты. Когда самолет приземлился в Нью-Йорке, было уже темно.

На паспортный и таможенный контроль, поиски автобуса в город и саму поездку ушло два часа. Прибыв на автовокзал, располагавшийся в многоэтажном здании, Георг взял желтое такси. В одиннадцать часов движение было все еще довольно интенсивным. Водитель, ругавшийся по-испански, ехал слишком быстро и то и дело тормозил. Через некоторое время они выехали на прямую, как стрела, дорогу. Слева тянулись высокие дома, справа — темные деревья. Георг был радостно возбужден, с интересом смотрел по сторонам. Это, наверное, Центральный парк, а улица называется Сентрал-парк-вест. Такси сделало разворот и остановилось. Приехали. Дорожку от тротуара к входу осенял зеленый балдахин.

Открыв входную дверь, Георг оказался в стеклянном тамбуре. За стеклянной дверью у стола сидел мужчина и читал. Дверь была заперта. Георг постучал. Потом еще и еще раз. Наконец мужчина показал пальцем на что-то сбоку от Георга. На бронзовой табличке слева в алфавитном порядке были расположены фамилии и соответствующие им номера апартаментов, справа — номера апартаментов в порядке возрастания и кнопки звонков. Между этими стройными шеренгами имен и чисел висела трубка переговорного устройства. Георг снял трубку. Раздался громкий шорох, как будто с ним говорили из-за океана.