Око за око - Дженни Хан

Я не могу мыслить здраво. Всем весом прислоняюсь к забору, чтобы удержаться на ногах.

– Ты права, – выдавливаю я.

Я скажу ей все что угодно, лишь бы она заткнулась.

Но она не замолкает. Ее глаза загораются.

– О боже! Я же не рассказала тебе, что случилось вчера в «Галстуке-Бабочке»!

Ну вот, наконец-то!

– Что?

– Мы с Ривом целовались! Правда, всего секунду. Потом он отстранился и сказал, что я слишком важна для него, чтобы мутить со мной по пьяни. О, разве можно быть таким милым? Говорю тебе, еще чуть-чуть – и мы официально станем парой!

Ренни пританцовывает на месте так, будто на ней уже подвенечное платье. Я выдавливаю улыбку.

– Вы с ним идеальная пара. Честно.

После ужина я слышу, что Надя включила телевизор в гостиной, но не присоединяюсь к ней. За столом я едва могла на нее смотреть. Я иду к себе в комнату, ложусь на кровать и спрашиваю себя: что же делать теперь, когда никому нельзя доверять?

Вибрирует телефон, и я тянусь за ним к прикроватной тумбочке. Сообщение с незнакомого мне номера.

Привет, это Карма! Говорят, что я стерва. Ты знаешь кого-нибудь, кто должен получить по заслугам?

О да! Знаю! Могу составить список.

Телефон снова вибрирует.

Если да, то встретимся у Голубоглазой Джуди в два часа ночи. Если нет, расслабься и наслаждайся спектаклем.

Кэт всегда говорила, что, когда у нее будет лодка, она назовет ее «Голубоглазая Джуди» в честь своей мамы: это была ее любимая песня.

Это была не я. Я не могла этого сделать.

Но мне уже неважно, что случилось в школе. Что бы это ни было, я не хочу об этом думать. Я просто хочу убраться отсюда, с этого острова, подальше от Рива и всего, что напоминает мне о нем. Прочь от той девчонки, которой я была раньше.

Когда я прихожу домой, «вольво» тети Бэтт стоит во дворе. Я тихо кладу велосипед на газон и иду обратно к дороге. К черту мои вещи, одежду. Тетя Бэтт может прислать мне все позже. Я знаю лишь, что должна успеть на следующий паром.

На повороте я оборачиваюсь и окидываю дом прощальным взглядом. Пытаюсь запомнить точный оттенок кедровой черепицы, как небо перед летней грозой. Пересчитываю белые ставни, прибитые к каждому окну. Двенадцать. Вожу пальцем в воздухе, очерчивая изгибы каменной дорожки. Впитываю каждую деталь, потому что вижу этот дом в последний раз. Я больше сюда не вернусь. Никогда.

Затем делаю глубокий вдох и спускаюсь с холма к парому, всю дорогу сражаясь со слезами. Видимо, я была совсем не в себе, думая, что Рив извинится за всю боль, что мне причинил. В глубине души я всегда надеялась, что была важна ему, что, несмотря на случившееся, между нами было нечто особенное, что он беспокоился обо мне и сожалел о том, что сделал.

Теперь я знаю, что ошибалась. Знаю наверняка. Он никогда не признает свою вину и не попросит прощения. А значит, у меня нет причин оставаться.

Я подхожу к причалу парома, сердце отчаянно бьется в груди. Я слишком запыхалась, чтобы говорить, поэтому, оказавшись у билетной кассы, какое-то время стою в стороне, чтобы перевести дыхание. Я наблюдаю с берега за тем, как один из паромов причаливает и выпускает пассажиров. Женщина, которая пришла после меня, подходит к окошку кассы. Она хочет купить билет, но рейс на четыре часа распродан. Следующий паром, на который еще есть места, уходит в шесть.

Темнеет. Очередь за билетами становится все длиннее, но я не двигаюсь с места. Я просто стою, смотрю и жду. Хочу вернуться в очередь и купить билет. Я ужасно этого хочу. Все внутри меня кричит: «Уезжай! Уезжай! Уезжай! Уезжай!». Но я не могу. Что-то мешает мне, удерживает меня здесь.

Что со мной происходит?

Небо чернеет. Я опускаю верх на папином кабриолете. Часы на приборной доске показывают без четверти два ночи.

Проверив телефон в последний раз, я бросаю его на заднее сиденье. Ни звонков, ни сообщений. Ничего. Она не придет.

Почему я такая дура?

Надо было оставить всю эту идею мести при себе. Месть – дело одиночек. Кажется, я где-то слышала эту фразу. И не знаю, какой помощи я вообще ожидала от Лилии. Ее разум неспособен на такие черные мысли, как мой. Она для этого слишком чиста. И даже притом что между Ренни и Лилией сейчас не все гладко, Лилия ни за что ее не предаст. Вообще-то, зная Лилию, я не удивлюсь, если она прямо сейчас читает мое сообщение вслух, а Ренни смеется до колик в животе. Я была так воодушевлена, а теперь что? Все закончилось, даже не начавшись.

К черту! Я просто вернусь домой и буду работать над заявлением для досрочного поступления в Оберлинский колледж. Это единственное, что поможет мне пережить выпускной год: мысль о том, то я наконец-то навсегда уберусь с острова.

Я заезжаю на парковку у причала парома, чтобы развернуться. Свет выключен, вокруг ни души, лишь какая-то девушка сидит на обочине. Ее локти упираются в колени, руки обнимают голову, светлые волосы перекинуты через плечо.

Я думаю проехать мимо, но что-то заставляет меня замедлиться. Подъехав ближе, вижу, что это та самая девчонка, с которой мы познакомились в туалете.

– Эй, девочка из туалета! – окликаю я ее, останавливая машину.

– Меня зовут Мэри, – отвечает она, жуя прядь волос.

– Знаю, – вру я. – Просто пошутила.

Я трясу головой и начинаю сначала.

– Уже поздно. Что ты здесь делаешь?

Она смотрит в никуда широкими безумными глазами.

– Я должна убраться с острова!

– Ладно, но ты в курсе, что уже почти два часа ночи? Парома не будет до утра. Ты пропустила последний три часа назад.

Мэри ничего не говорит. Она просто смотрит вперед, на пирс. Все такое черное, что едва можно отличить воду от неба.

– Кажется, я схожу с ума.

Она произносит эти слова так, что я ей верю. Мэри действительно очень странная. Но мне надо ехать к яхт-клубу. Если есть хотя бы минимальная вероятность того, что Лилия объявится, я должна быть там.

– Тебя подвезти домой или еще куда-нибудь? – спрашиваю я у Мэри, в глубине души надеясь, что она откажется.

– Нет, я тут подожду. Может, наберусь смелости уехать утром.

– Ты будешь сидеть здесь всю ночь?

– Осталось всего несколько часов. И больше мне никогда не придется видеть это место.

– Где твои вещи? Ты с собой ничего не привозила?

– Я… заберу их в другой раз.

Это безумие. Девчонка совершенно не в себе.