Яблоневый дворик - Луиза Даути

Но ты слушал меня с крайне серьезным видом.

— Когда был первый звонок? — спросил ты.

— Первый, после которого не было сообщения? Ты хочешь знать, когда я заподозрила, что это спам? — Я в очередной раз пожала плечами. — Ну, наверное, после Рождества… или Нового года… Послушай, это не…

— Значит, это не мог быть я, — с кривой улыбкой сказал ты. — Значит, другой тайный любовник, мой предшественник.

О-о, вот оно что, подумала я, сразу поняв, в чем дело. Я тепло улыбнулась тебе и покачала головой. Ты не улыбнулся в ответ, но я была счастлива, потому что счет стал два-ноль в мою пользу. Я ощутила тот же прилив неожиданной радости, как тот, что затопил меня, когда ты упомянул месяцы. Ты ревнуешь. Люблю мужчин, подумала я. Я не биологический детерминист — но мужчин люблю. Ты смотрел на меня слегка нахмурившись, и при виде твоей нескрываемой досады я почувствовала, что моя вчерашняя неуверенность испаряется. Неужели, чтобы твой интерес ко мне не угас, я должна принять твою игру? Вообще-то это не мой стиль. Но, строго говоря, вся эта история была не в моем стиле.

Я взяла в руку подаренный телефон. Он был гораздо легче моего. Без труда поместится в кармашке сумки.

5

Следующие шесть недель прошли как в тумане. Ты и я. Мы встречались для секса. Встречались выпить кофе. Мы никогда не встречались за обедом — днем ты был слишком занят — и тем более за ужином — о свиданиях по вечерам не могло идти и речи. Я понятия не имела, что ты любишь из еды. Может, ты вообще не ел? Я не знала, какие фильмы ты смотришь, какие книги читаешь, играешь ли когда-нибудь на музыкальном инструменте. Мы занимались сексом, пили кофе и разговаривали. Мы практически не говорили о своей семейной жизни; никогда не называли по именам моего мужа и твою жену. Иногда мы рассуждали о человеческих отношениях в целом, вспоминали своих прошлых любовников и любовниц, но главной темой наших бесед оставались мы сами: то, чем мы занимаемся, что чувствуем и что думаем друг о друге.

В промежутках между свиданиями я с ума сходила от желания и писала тебе на компьютере письмо за письмом. Хорошо, что ты запретил нам общаться по электронной почте, потому что, не успев закончить очередное письмо, я уже сгорала от стыда: мое первоначальное намерение хранить здравомыслие и трезвость ума позорно провалилось.

* * *

Как-то раз мы договорились встретиться у входа в Дом с решетками. С некоторых пор вид этого здания внушал мне симпатию. Рабочий день давно закончился, но ты по неизвестным причинам опаздывал. Появился через полчаса и, как всегда, не извинился. Я не знала, что вынудило тебя задержаться, но сразу поняла, что мыслями ты все еще где-то там — ты молчал и улыбался своей полуулыбкой. Хорошо, решила я. Тогда и я не буду разговаривать. Мне тоже есть о чем подумать.

Спустившись по лестнице, мы повернули направо, в сторону станции метро «Вестминстер». Рядом с ней была маленькая кофейня со столиком и двумя стульями в эркере. Вечерело, и на улице заметно похолодало; туристы, одетые чересчур легкомысленно, сбивались на тротуаре в кучки. Нам приходилось лавировать между ними. Серебряный куб подземки глотал и выплевывал все новые порции мужчин и женщин в деловых костюмах. Мы уже почти дошли до входа в метро, когда ты взял меня за руку и развернул в обратную сторону. «Давай пройдемся по набережной», — сказал ты. Это были первые слова, которые я услышала от тебя в тот день. Мы свернули за угол и снова миновали Дом с решетками. Напротив нас, на том берегу реки, через равные промежутки времени вспыхивал яркими синими огнями «Лондонский глаз» — знаменитое колесо обозрения, медленно описывающее в темном синевато-сером небе свой волшебный круг. Все так же молча мы неторопливо шагали мимо пустых туристических автобусов. Дальше толпы туристов поредели, и путь расчистился. Мы прошли мимо заднего фасада приземистого здания из красного кирпича, где располагалось местное отделение полиции. Сохранившийся здесь старинный фонарный столб всегда вызывал у меня улыбку, навевая воспоминания о «Диксоне из Док-Грин» и «Патрульных». В те годы детективные сериалы не окупались: никому не хотелось мучиться с настройкой пузатого телевизора в корпусе красного дерева ради того, чтобы любоваться черно-белыми физиономиями бандитов. Сейчас телевизоры плоские, цвета на экране невероятно яркие, а изображение безжалостно четкое — видны даже поры на носу у загримированных дикторов новостей. Зато в жизни неопределенности стало куда больше. И сегодня преступления приносят телевизионным компаниям немалый доход. Во всяком случае, в ту минуту, шагая рядом с мужчиной, которого в моей жизни в принципе не должно было существовать, я склонялась к мысли, что преступление и правда выгодное дело.

Оставив позади задний подъезд отеля «Савой», из туристического района мы попали в квартал правительственных зданий. Через несколько минут все так же молча дошли до Садов на Набережной Виктории — тонкой полоски парка, протянувшейся между дорогой и рекой, с единственной извилистой аллеей, уставленной скамейками. Складывалось впечатление, что в сгустившейся темноте эта аллея в полном нашем распоряжении. Сквозь кустарник, несмотря на весну еще голый, виднелись летящие вдоль набережной черные такси, грузовики и легковушки, а за ними — река, которая, казалось, тщетно пытается за ними угнаться. Обогнув справа прямоугольный декоративный пруд, мы обнаружили знак: «ОСТОРОЖНО! Пруд глубокий». Поздновато предупреждают, подумала я.

Еще через несколько ярдов нам попалась статуя плачущей женщины, которую я уже замечала здесь раньше. В основании — обычный камень, на нем бронзовый бюст с надписью «Артур Салливан, 1842–1900». Такие памятники разбросаны по всему Лондону: забытые филантропы, композиторы и писатели, генералы, путешественники и просветители — представители породившей нас викторианской эпохи. Но этот отличался от остальных. К нему прислонилась отлитая из бронзы женская фигура. Она стояла, отвернувшись от прохожих, простирая одну руку вверх, а в другой пряча плачущее лицо. Прекрасное гибкое тело застыло в позе бесконечного отчаяния.

Я замедлила шаги. Ты тоже остановился. По-прежнему не говоря ни слова, мы рассматривали бронзовую фигуру — изящный изгиб талии, высокую грудь; она была изваяна, как сказали бы сейчас, топлес, но, разумеется, на классический манер — с бедер складками спускалось одеяние, распущенные волосы локонами разметались по спине.

Ее отчаяние — это отчаяние юности, подумала я. Она напоминает современную первокурсницу, которая, проснувшись в воскресенье, вспоминает, что вчера ее парень ушел с вечеринки