Сюзанна и Александр - Роксана Гедеон

– Что случилось? – наконец спросила гражданка Бонапарт.

– Мадам Клавьер упала с лестницы, – сказала как можно спокойнее. – Несчастный случай. Вероятно, надо вызвать врача.

      Ничего больше не прибавляя, я стала спускаться. Жозефина дрожащим голосом велела позвать врача. Как оказалось, он нашёлся среди её гостей – некий господин Биша, совсем ещё юноша.

      Он склонился над Флорой и несколько минут спустя констатировал:

–– Она жива. Безусловно, она потеряла ребёнка. У неё сломано несколько рёбер. Возможно, и шея тоже.

–– Но ведь тогда она умрёт! – воскликнула Жозефина со слезами. —Ах, какой ужас! Она была моей подругой…

–– Её нужно немедленно унести отсюда…

–– Но как? Можно ли ее шевелить?

      Я сказала – громко, ясно, сама удивляясь, до чего холодно, бесчувственно и спокойно звучит мой голос:

– Сообщите её мужу. Несомненно, он пришлёт за ней врачей и приедет сам. Таким образом, все проблемы будут решены.

–– Как это случилось? – наперебой спрашивали меня. Среди вопрошающих я заметила даже журналиста «Монитёра».

–– Вероятно, мадам Клавьер стало дурно. Это бывает с беременными. Мне трудно прибавить что-либо ещё, граждане.

      Сделав знак Авроре, я стала пробиваться к выходу. К счастью, наша карета был уже у крыльца.

– Ах, это ужасно! – произнесла Валентина. – Почему эта женщина хотела ударить вас?

– А вы всё видели?

–– Да. Мы наблюдали за вами. Она положительно хотела дать вам пощёчину…

–– Наверное, она поступила так из ревности, Валентина. Никак иначе её поступок объяснить нельзя.

–– Но вы, по крайней мере, не были знакомы раньше?

–– Никогда, – отчеканила я. – Ума не приложу, чем я могла вызвать такую ненависть. Вы же знаете, я даже не вижусь с Клавьером.

      Больше я ничего не объясняла. До самого дома я молчала, сжав губы и обдумывая случившееся. Как ни странно, никаких особых чувств это происшествие во мне не вызвало. Я была до ужаса холодна и спокойна, констатируя мысленно, что это несчастье лишило Клавьера первого законного наследника – после такого падения выкидыш и кровотечение неминуемы. Пожалуй, даже вид страданий голодного пса порой вызывал у меня больше чувств.

      Едва оказавшись дома, я позвала лакея:

–– Жан Мари, ступайте к дому господина Клавьера на площади Карусель. Как только что-нибудь станет достоверно известно, вы сообщите мне.

      Через два часа Жан Мари вернулся и сообщил, что мадам Клавьер умерла.

3

      Парижские газеты были полны упоминаний об этом событии. «Монитер» писал:

«Смерть гражданки Клавьер 25 марта пополудни произошла из-за значительной кровопотери и повреждений – следствия несчастного случая. Трудно описать отчаяние, в каком прибывает супруг её, Рене Клавьер, видный гражданин, банкир, известный благотворитель. Многие граждане, пришедшие отдать последний долг этой во всех отношениях достойной женщине, видели слёзы на глазах её мужа, человека обычно весьма сдержанного. Дабы успокоить читателей, заметим, что гражданин Клавьер собирается в скором времени вернуться к трудам на благо Республики, но между тем выражает надежду, что полиция проведёт тщательное расследование всех обстоятельств этого прискорбного случая”.

Я отложила газету, слегка помассировала виски пальцами. Со вчерашнего утра у меня была сильнейшая мигрень, заставившая меня лечь в постель. Я слишком много переживала все эти дни. Сейчас было раннее-раннее утро. Головная боль, несмотря на принятые порошки, не проходила, и я с трудом представляла себя, как отправлюсь вечером в Люксембургский дворец на встречу с Баррасом.

      Газетное сообщение вызвало у меня скептицизм. Клавьера пытались изобразить эдаким сентиментальным филантропом, добрым и кротким другом человечества. Я не знала, конечно, как он относился к Флоре и как переживал её смерть, но говорить о том, что он «вскоре вернётся к трудам на благо отечества» – это просто смешно! Всего вернее, разумеется, было упоминание о том, что он желает вмешать в дело полицию.

      На душе у меня было тревожно. Я не сомневалась, что в воображении Клавьера все факты выстроятся таким образом, что он заподозрит меня в заранее продуманных планах мести. Первый факт – это то, что я ни с того ни с сего явилась в Париж (по крайней мере, он причины моего появления не знает). Второй – то, что я обманом вернула себе дом. Третий – несчастный случай с Флорой, как раз после того, как мы встретились. Это третье происшествие, несомненно, он сочтёт ударом под дых. События теперь действительно выстроились в цепочку, свидетельствующую о моём коварном, ловком, невероятном умысле.

      На самом деле, разумеется, их связывала только случайность. Ни о доме, ни о Флоре я и не помышляла, а уж в Париж приехала вовсе не для того, чтобы мстить банкиру. Но Клавьер знает только видимость происшедшего. Он, вероятно, сейчас рвёт и мечет. Потому-то я и тревожилась. Хорошо, конечно, если всё это заставит его немного меня побаиваться, но плохо то, что могут возникнуть осложнения – совершенно ненужные перед встречей с директором. Клавьер слыл закадычным другом Барраса.

«Я должна быть осторожна, – подумала я с опаской. – Ни одного лишнего слова не следует говорить… И мне нужна теперь охрана. Я буду ездить только с тремя-четырьмя лакеями».

      Мои мысли вернулись к Флоре. Поначалу свою холодность по отношению к ее гибели я объясняла неожиданностью всего случившегося. Но прошло некоторое время, а никакие иные чувства не возникали, хотя я сознавала, что некоторым образом причастна к её смерти. Она натолкнулась на мою руку и после этого упала… Впрочем, моя рука, вероятно, в этом случае была рукой судьбы. Флора была злая, чудовищно коварная и вероломная женщина. Вот только её ребёнок…

      Впрочем, какие глупости приходят мне в голову! Когда эта старая мегера стреляла в меня – да и не только стреляла, но явно хотела изуродовать, – я тоже была беременна. И я тоже потеряла ребёнка. У меня до сих пор остался шрам под правой грудью. Не каждый знает, как это больно и тяжело – быть раненой, страдать, мучительно выздоравливать…

      «Господи, – взмолилась я, – сделай так, чтобы Александр мог вернуться, чтобы он взял на себя все заботы, чтобы я не была такой одинокой!».

      Голова у меня болела всё сильнее, кровь тугими ударами стучала в висках. Превозмогая боль, я поднялась, наощупь нашла домашние туфельки, кое-как добралась до умывального столика и, дрожащими руками плеснув воды в стакан, всыпала туда порошок. Это должно принести облегчение. От недомогания и тяжёлых мыслей мне вдруг ужасно захотелось выпить. Изрядно выпить, так, чтобы здорово захмелеть. В последнее время я часто обращалась к подобному средству, и оно помогало мне забыться, легче смотреть на вещи. Я стала искать коньяк, но никак не могла найти. «Чёрт, видимо, Стефания успела унести, – мелькнула у меня мысль. – Или горничная. Они обе говорили, что пить так часто не следует».