Побочный эффект - Татьяна Туринская

На голубом экране появился президент, как обычно, весь такой отглаженный и прилизанный мальчик-отличник. Что-то говорил своему народу, чего-то желал, да только его никто не слушал: в этот момент народ обычно откупоривает шампанское, а это, как известно, дело весьма ответственное и внимание присутствующих за столом обычно прочно привлечено именно к этому процессу – все жмурятся, старательно отворачиваются от бутылки, опасаясь пробки-пули, и все-таки непременно, пусть из-за плеча, но подглядывают за действиями смельчака, взявшего на себя эту непростую задачу.

Сергей, как всегда, с задачей справился мастерски: и выстрелить не забыл, и при этом умудрился не пролить на праздничную скатерть ни капли шампанского. И теперь, когда куранты на Спасской башне начали свой последний в этом году отсчет, шампанское щедро переливалось из бутылки в нарядные хрустальные фужеры под дружный комментарий собравшихся:

– Раз, два, три, четыре, пять…

Именно к пятому удару в каждом фужере играло шампанское, шаля и забавляясь, разбрызгивая мельчайшие капельки на руки и носы гостей. Но никто, казалось, не замечал этих полусладких колючек, продолжая считать, сколько еще ударов осталось до Нового года, до нового счастья:

– Шесть, семь, восемь…

И, аккурат за четыре секунды до того самого нового счастья, Ларочка разбила старое:

– За новое счастье, и пускай супружеская неверность останется здесь, в этом отвратительном году подлой изменницы Обезьяны!

Эта коротенькая тирада легла на оставшиеся четыре секунды, словно отрепетированная и в момент, когда куранты возвестили наступление нового, 2005 года, когда у соседей и на улице гремело дружное «Ура», в квартире Русаковых повисла гнетущая тишина. Казалось, все присутствующие напрочь позабыли причину, по которой собрались за праздничным столом, про шампанское, все еще брызгающееся в фужерах, весело плюющееся последними фонтанчиками брызг. Все взгляды были прикованы к недавней ораторше. Но никто не отваживался задать тот самый, судьбоносный вопрос. И, когда пауза затянулась уже просто до неприличия, Сергей, как глава семьи, его задал:

– Это ты о чем?

Ответ давно вертелся у Ларочки на языке, но отвечать до того, как прозвучал вопрос, в приличном обществе не принято.

– Это я об Обезьяне! – торжествующе изрекла она.

Присутствующие вздохнули свободно: ну, Ларочка, выдала! Как всегда, болтает, что ни попадя, ни на минуту не задумываясь о последствиях. Да, видать, рано вздохнули. Только пригубили шампанского, вспомнив о наступившем уже Новом годе, как Ларочка столь же торжественным тоном продолжила:

– Да-да, о подлой Обезьяне! Именно она во всем виновата! Если бы не ее рожицы да кривлянья, разве могло произойти то, что произошло? Разве могла Ирочка, такая умница, такая замечательная жена и мать, натворить столько бед самостоятельно?

И вновь за столом повисла тишина. На сей раз еще более гнетущая и тяжелая. Ведь в первый раз оставалась надежда на недоразумение, теперь же самые страшные слова прозвучали вслух.

И вновь Сергей сорвал паузу. Его тихий, но твердый голос показался громовым в той гнетущей тишине:

– Ты о чем? Будь добра, объясни, что за грязные намеки ты позволяешь себе отпускать в адрес моей жены?

Ларочка с готовностью подскочила со стула. В этой ее готовности явственно ощущалась отрепетированность. Даже, скорей, некоторая натренированность.

– Намеки? Грязные??? Впрочем, грязные – да, но не намеки! Я привыкла говорить правду в глаза, не скрываясь, я ненавижу ложь во всех ее проявлениях, и никто не смеет обвинять меня в намеках! Я не могу смотреть, как твоя жена сидит рядом с тобой рука об руку, словно ничего не случилось, сидит как порядочная женщина и делает вид, что она не понимает, в чем ее обвиняют. Я презираю ее за ту ложь, которую она внесла в дом, в нашу семью. Да-да, нашу! Я всегда ощущала себя частичкой вашей семьи, полноправным ее членом. А потому не потерплю подлости и предательства в нашей семье!

Сергей с трудом проглотил возникший вдруг комок в горле и в третий раз задал все тот же вопрос:

– Ты о чем?!!

Ларочка, словно очень давно ожидала удобного момента, ловко выхватила из лежавшей рядом сумочки фотографию:

– Вот о чем! Вот о чем!!! Вот! – торжественно вручила фото главе семьи. – Я все надеялась, что у нее проснется совесть и она сама расскажет тебе обо всем. Но мои надежды не могли оправдаться. Потому что та, что все эти годы скрывалась за маской порядочного человека, оказалась последней дрянью и подлой обманщицей! Маришка, девочка моя дорогая, прости, что вся эта грязь выплыла при тебе, но ты уже взрослая девочка, даже паспорт имеешь, а я не смогла сдержаться, не смогла смотреть в ее лживые глаза. И вы простите, Вероника Николаевна, я не хотела сделать вам больно. И ты, Сергей, не держи на меня зла. Обижайся и злись на предательницу, а не на вестника, принесшего в дом дурные новости. Я только хотела помочь тебе избежать лживых признаний и обещаний…

Речь ее была выспренно-фальшивой, приготовленной загодя, привычно зазубренной, как урок по физике. Никто ни на минуту не поверил в ее искренность, но с такой болью заиграли желваки на лице Сергея, такое отчаянье отразилось на его лице, что все за столом, еще не видя фотографии, поняли – это страшный компромат, подтверждающий каждое сказанное Ларочкой слово.

В сердцах швырнув фотографию на стол, Сергей метнул в сторону Ирины взгляд разъяренного раненного льва, и вышел из гостиной. Фото воткнулось углом в заливное, несколько раз покачнулось, но устояло, больше того, заливное сыграло для него роль подставки. И теперь фотография, словно в рамке, стояла посреди стола и любой мог любоваться изображением.

А любоваться было чем. Снимок вышел мастерский, высокохудожественный. Балкон ресторана «Домашняя кухня» был на нем похож, скорее, на романтическую беседку, подсвеченную извне ослепительными фонарями, отраженными в стекле балкона. Чугунные колонны, расплетенные вверху причудливыми зимними безлистными ветвями, словно издеваясь над Сергеем, создавали впечатление ореола из оленьих развесистых рогов. Под ними двое в весьма недвусмысленной позе: его руки у нее на груди, как будто бы придерживают лацканы пиджака, но почему на груди?! Мужчина и женщина на снимке не целовались, но близость и выражение их лиц говорили лучше любого поцелуя: да, они не целовались, но между ними было гораздо больше общего и запретного, чем обычный поцелуй! Пожалуй, даже фото полуобнаженных или вовсе обнаженных людей выглядело бы более невинно, нежели это изображение двоих, пожирающих друг друга глазами, готовых отдаться друг другу прямо здесь и сейчас, в этой прозрачной беседке, простреленной резкими лучами фонарей, в присутствии миллионов свидетелей-снежинок… Это, казалось бы, абсолютно невинное фото, было настолько насыщено, пропитано эротикой, что она, эта чрезмерная эротика, словно бы даже капала с фотографии, острым соусом растекаясь прямо по заливному. И ни один зритель никогда в жизни не поверил бы, что на снимке – двое посторонних людей, разгоряченных быстрым танцем и соединенных на пару мгновений разве что пиджаком. Фотография была столь красноречива, что даже Ирина усомнилась в собственной верности мужу.