Король Драконов: сильнее смерти - Константин Фрес

— Молодой Король, держись!

По растущим сугробам к замерзающему Демьену бежала, утопая в снегу, отважная и отчаянная Ежинка. Наверняка несладко ей было в ее дырявых ботинках и тонкой юбке, но она шла, неся в своем крохотном тельце частичку тепла и наивно полагая, что сумеет согреть Демьена.

— Держись, молодой Король…

Она почти упала ему на руки, сбитая порывом ветра, который до того разметал по листочку, разорвал в клочья пытающихся уползти с поляны чудовищ. Демьен подхватил на руки ее тонкое, почти невесомое тело, и охнул от удивления. Белой тенью на руки Ежинке вскочил песец, свернулся клубом на ее груди. Прямо у ног Демьена, отираясь белой шкурой о его колени, появился белый волк. Он прижался к замерзающему Королю и глянул желтыми глазами ему в лицо, словно пытаясь ободрить. Сопя и пыхтя, снежные тролли поднимались с заснеженной земли, отряхивали круглые плечи и шагали к застывшим людям, дрожащим от холода. Окружая их, тролли защищали их от порывов ледяного ветра, и под их тяжелыми снежными телами становилось теплее.

Осень вскрикнула, тщетно пытаясь оторвать от земли пристывшие ноги. Лед сковывал ее, добрался уже до коленей, и она рвалась убежать прочь, со страхом поглядывая на двери ледяного дома.

— Что, не ожидала, что мне станет лучше? Я выпил все время, что ты украла у меня.

Голос Короля Зимы звенел, как бьющийся лед. Ослепительно-белые одежды, расшитые серебряными нитями так вычурно и тонко, словно эти узоры мороз на стекле рисовал, бились на ветру, и было видно, что тело под ними исхудало.

На белом тонком лице горели синевой суровые глаза, долгие белоснежные волосы стлались по ветру, а иссушенная немощью тонкая рука крепко сжимала ледяной посох, указывая им на Осень. И весь холод, весь снег, все ветры, что подчинялись Королю Зимы, словно струя обжигающей ледяной воды, били в грудь Осени, в ее отворачивающееся лицо, набивали снежными хлопьями рыжие волосы.

— Твои дни все равно сочтены! — упрямо выкрикнула Осень, захлебываясь от нестерпимого холода. — Мы все равно победим, мы!..

Особо злой порыв ветра ударил в ее грудь, свалил с ног, и она покатилась по заснеженной земле. Демьен мигнул — и пропустил тот миг, когда она исчезла, а вместо нее, кувыркаясь в кружащейся вьюге, кувыркалась ее черная корона.

В маленьком домике под куполом, ярко блестящем под зимним солнцем, время будто остановилось. Снаружи, над прозрачным стеклом, трещал мороз, разрисовывая стекло тонкими ледяными мечами, скрещивающимися в битве тепла и холода, а внутри было тепло, немного слякотно, вечно розовел закат, окрашивающий кирпичные стены и нарядную коричневую черепицу своими отблесками, и благоухали под окнами розы. Они особенно пышно цветут напоследок, ранней осенью — и так под куполом будет вечно.

В самом домике было тихо, только часы, коих тут было превеликое множество, тикали тревожно и громко, вразнобой, наполняя комнату стрекотом шестеренок всех размеров. Часы стояли на столиках и полочках, висели на стенах и прятались в ящиках комодов в белье.

Пожалуй, больше чем часов в комнате было только портретов маленькой девочки с золотыми локонами и удивленными голубыми глазами. Они, пожалуй, единственное, что состарилось здесь, в домике под куполом. Красочный слой стал бледным, подернулся сеточкой кракелюра, и голубые глаза девочки, сжимающей в трогательных пухлых ручках какую-то игрушку, постепенно наливались тьмой.

Великая Пустота, постанывая и злясь, неловко скособочившись, накалывая неумелые тонкие пальцы иголкой, осторожно и аккуратно зашивала прореху на зеленом щегольском костюмчике. Прореха становилась все меньше и меньше, и алмазное время капало все реже, и портреты маленькой златокудрой девочки перестали стариться так стремительно.

Если бы сейчас Демьен или Дерек глянули в лицо хитрого Похитителя Времени, с которым так храбро сразились всего день назад, то они не узнали б его. Вместо пестренького простодушного мальчишечьего лица Великая Пустота теперь носила другое — молодой черноволосой девицы с узким сердитым ртом и глубокой морщиной меж сурово сдвинутых бровей. Черная коса, небрежно сплетенная, елозила по бархатному зеленому плечу, выбивающиеся из нее пряди лезли в лицо и Пустота сердит морщила и без того тонкие, некрасивые губы. Она еще не привыкла к новому облику.

Закончив с работой, она с облегчением вздохнула и отряхнула заштопанное место, пригладила зеленый бархат. Небрежно выдвинула ящик рабочего стола, кинула в него катушку ниток с иголкой — испуганно звякнули задетые часики с золотистым браслетом, — и плюхнулась в потертое кресло на золоченых гнутых ножках. Настроение ее немного улучшилось, особенно когда из хрустального графинчика она плеснула себе немного рубиново-красного вина в высокий бокал и пригубила сладкую жидкость.

Даже появление Осени — в разодранном платье, без короны, — не испортило ей благостного настроения. Поглядывая темными глазками на союзницу, Пустота едко посмеивалась, глядя как та пытается прикрыть оголившиеся прелести рваным подолом, и незаметно, как бы невзначай, поплотнее прикрыла ящик, где спрятала катушку с нитками.

— Твоим временем, — сварливо проговорила Осень, тоже плюхнувшись в старое кресло и наливая себе вина без разрешения, — они подлечили Короля Зимы. Он свирепствует; заморозил все кругом… надеюсь, и спасителей своих тоже!

Она наливала вино небрежно, пролила несколько капель на полированную столешницу, и Пустота недовольно поморщилась. Неряшливость Осени ей не нравилась. Но и выбора, с кем проводить время — тоже.

— Твой таинственный слуга придет? — небрежно поинтересовалась Осень, попивая вино.

— Конечно, придет, — ответила Пустота, щуря неприветливые темные глазки. — Если он обещает, то сдерживает свои обещания. Подготовиться, что ли?

Пустота слегка покраснела, тая какие-то уж очень крамольные мысли, и обернулась к сундучку, стоящему на столе.

Откинув крышку, она обнаружила в нем несколько фарфоровых масок, удивительно похожих на настоящие человеческие лица. Расписанные тонкими кистями так умело, что можно было пересчитать все волоски на бровях, все веснушки на щеках, мелкие морщинки в углах глаз, они были чудо как хороши. Осторожно перебирая свои сокровища, Пустота откладывала прочь мужские лица — были там и такие, — и особо пристально рассматривала женские. Осень не могла не понять, к чему эти приготовления, и насмешливо фыркнула, глядя, как Бездна с трепетом перебирает полупрозрачные тонкие лица, как осматривает их — и откладывает в сторону, не решившись надеть.

— Да брось ты, — фыркнула она, обдав все кругом алыми брызгами вина. Ее платье, так иссеченное, изорванное и испачканное в осенней грязи, стало еще гаже. — Он так хорош, что для него ты хочешь выглядеть… привлекательнее?

— О да, — выдохнула Пустота. На ее некрасивом лице на мгновение промелькнул такой экстаз, что Осень зафыркала уж совсем неприлично, словно увидела что-то настолько смехотворное, что и говорить об этом неудобно. — Он хорош… для него я бы стала кем-то другим! Это ведь так здорово, — в ее голосе послышалось странное хвастовство, — иметь возможность стать кем угодно!