Петр Николаевич Дурново. Русский Нострадамус - Анатолий Бородин

По Станюковичу, в значительной части они были неудовлетворительны: пьяницы, ремесленники, рутинеры и даже развращенный циник, «ставивший хорошие баллы кадетам не столько по степени их знания, сколько за смазливость их физиономий». Отсюда – низкий уровень преподавания общеобразовательных дисциплин. «По совести – замечает К. М. Станюкович, – нельзя сказать, чтобы и преподавание специальных предметов стояло на надлежащей высоте и чтобы большинство господ наставников отличалось большим педагогическим умением и любовью к своему делу. Они были почти “несменяемы” и все почти из одной и той же маленькой “привилегированной” среды корпусных офицеров. Занятые и воспитанием, и образованием в одно и то же время, они обыкновенно дальше книжек, заученных в молодых годах, не шли и преподавали до старости с ремесленной аккуратностью и рутиной, без всякого “духа живого”»[127].

Вместе с тем в Корпусе немало было и таких, кого вспоминали с уважением и благодарностью. У А. П. Боголюбова – А. А. Алексеев и А. И. Зеленой, у К. М. Станюковича – М. Н. Сухомлинов, И. П. Алымов, Ф. И. Дозе, корпусной батюшка В. Д. Березин – «заступник и предстатель обиженных кадет», у Д. Ф. Мертваго – географ и статистик Христофоров и другие.

Далеко не все офицеры-воспитатели были на должной высоте. Правда, В. К. Пилкин выделяет офицеров Корпуса: среди них «было, вообще, много весьма замечательных лиц. В тогдашние времена нигде состав офицеров не был так хорош, единодушен и соединен, как в Морском корпусе»[128].

Однако в памяти В. В. Верещагина остались другие. Лучшая характеристика у лейтенанта барона де Риделя: «Полунемец родом, но россиянин в душе, красный от постоянно возобновляющихся возлияний, вспыльчивый, крикливый, но добрый; близорукий, подслеповатый». Любопытно сравнить эту аттестацию с официальной: «Был одним из любимых воспитателей юношества, готовившегося во флот. Ридель умел внушить молодежи такое уважение к себе и такую любовь, что легко поддерживал строгую военную дисциплину и тот благородный дух сознания долга, который составлял лучшую черту тогдашних гардемаринов»[129].

«Н., – продолжает В. В. Верещагин, – маленький, писклявый, постоянно удивший своим мизинцем в носу, положительно неистощимом, и прозывавшийся “Мазепой”, не брезговал и подарками, принимал приношения». «О. Этот офицер ходил окруженный толпой подслуживающихся кадет, наушников и был прозван атаманом. Он завел целую систему шпионства из плохо учившихся старых кадет, знавших все и продававших товарищей за помощь при переходе из класса в класс»[130].

Воспитатели-взяточники особенно возмущали. Вот и у К. М. Станюковича один из ротных командиров «не гнушался ничем: брал деньгами, вещами и съестными припасами. Многие родители высылали ему из деревень всякую провизию. За взятки он ставил хорошие баллы, смотрел сквозь пальцы на дурное поведение»[131].

Это было новым. «Мы не знали примера, – писал Д. И. Завалишин, – чтобы кадеты делали подарки кому-нибудь из корпусных офицеров, да это при общей справедливости и честности ни к чему бы и не повело»[132].

«Нещадная порка, служившая едва ли не главным элементом воспитания будущих моряков», по Станюковичу, процветала. Ротный Z, «сам до мозга костей “старый кадет”, рыцарь чести и справедливости, он нещадно порол своих питомцев, глубоко убежденный, что порка – отличное и единственное педагогическое средство»[133]. Здесь К. М. Станюкович, кажется, переборщил. Сорванец Боголюбов был «за кадетство выпорот только два раза», а в гардемаринской роте, куда он перешел в 1839 г., «уже не пороли розгами»[134]. Хотя порка по субботам «за дурные отметки» была правилом[135].

Д. Ф. Мертваго, «яблочник», не видел порки за плохую учебу, но был свидетелем порки «двух кадет в присутствии всей роты» за проступок, ему не известный: «Две пары барабанщиков раскладывали “пациентов” на деревянной скамейке лицом книзу и потом попарно садились держать ноги и руки обреченного, тогда как третья пара отворачивала часть одежды заинтересованного от телесных мест, которые человечество в своей мудрости признавало именно назначенными для хлестания более или менее длинными прутьями. Та же третья пара барабанщиков по знаку присутствовавшего старшего начальника, в данном случае батальонного командира, начинала хлестать розгами по оголенным перед тем местам. С каждым ударом на теле оставался рубец: белый по гребню и красно-багровый на окраинах. Процедура продолжалась довольно долго»[136].

В 1854 г. кадету малолетней роты Воронцову за вторую кражу папирос у инспектора классов, к которому он был вхож в квартиру по родству, присудили дать сто розог. «С первого удара и крика Воронцова стойкость пошатнулась, я и многие другие отвернулись от отвратительной сцены. Послышалась команда фельдфебеля: “Не отворачиваться!” После сильных немного более десятка ударов оравший во все горло Воронцов затих. Ротный командир попросил доктора освидетельствовать . Воронцова в обмороке отнесли в лазарет»[137].