Кто смеется последним - Юрий Львович Слёзкин

беспокойтесь, это честный, преданный мне человек… Он уже не служит у Дюкане… и очень ценит вас… Идем сюда, вот в эту комнату… Я знала, что вы не откажете…

Лагиш все еще колебался. Он боялся ловушки со стороны старой лисы Дюкане. Он не хотел бы, чтобы кто-нибудь подумал, что он способен вступать в переговоры с прежним правительством. Но, с другой стороны — если это касается только его личных дел…

Эрнестина ждала. Грудь ее тяжело дышала под блестящим лифом.

Внезапно она взмахнула обнаженными руками и, закинув их за шею министра, прошептала:

— Не правда ли, мы будем безумствовать сегодня?.. Я жду.

ГЛАВА ШЕСТАЯ — КАЖДЫЙ КУРИТ СИГАРУ ПО-СВОЕМУ

М-lle Ванбиккер в белом покрывале, завязанном под глазами, в широких белых панталонах с прямыми складками, в красных тэмагах, закутанная с головы до ног в красный хаик, верхний край которого плотно прилегал к ее лбу от одного виска к другому, полумесяцем обрамляя ее брови, сидела в дальнем углу залы-шатра. Рядом с ней у ее ног на коленях, держа бокал с мороженым, стоял лейтенант Самойлов. Приподняв край покрывала, Эсфирь ела мороженое.

— Вы его должны разыскать, — упрямо повторяла девушка между двумя глотками, — если вы не сумели его спрятать так, чтобы он не удрал — вам остается его найти.

Лейтенант возражал взволнованно:

— Я никогда не был сыщиком. Его найдет полиция, и вообще не понимаю, зачем он вам понадобился?

— Я хочу…

— Это не резон. Зачем вам понадобился какой-то проходимец?..

— Не смейте его так называть.

— Но кто же он, по-вашему?

— Не знаю, во всяком случае, человек, не лишенный того, чего у вас нет…

— Например?

— Оригинальности.

Это было слишком. Самойлов вскочил на ноги. Вся кровь ударила ему в голову.

— Боюсь, что такого рода оригинальности, какая вам нравится, во мне действительно нет, — начал он срывающимся голосом, но в это время услышал за собой голос, странно его поразивший:

— Хвала Аллаху. Каждый находит то, что хорошо ищет.

Перед ним стоял среднего роста человек, прикрытый белым бурнусом. Из-под тюрбана смотрели темные, глубоко сидящие глаза, черная борода веером лежала на груди.

— Простите, я вас не совсем понимаю, — возразил лейтенант, пристально вглядываясь в незнакомца.

— Ты не знаешь меня? — отвечал тот невозмутимо. — Я Абдалла-Бен-Сид-Мустафа, прорицатель судьбы и свидетель душ. Тот, кого ты ищешь, недалеко от тебя.

М-lle Ванбиккер прислушалась в свой черед.

— О ком же мы говорили? — спросила она.

— О человеке, который потерял родину.

Эсфирь поднялась с подушек. Это становилось любопытным.

— Кто же он, по-твоему, и где он?

— Он человек без имени, но с великой волей, и он там, где его ждут менее всего…

— Что за мистификация, — смеясь, вскрикнула Эсфирь, — вы очень забавны, господин Мустафа. Простите меня, лейтенант, я хочу спросить кое о чем этого прорицателя.

Она взяла под руку незнакомца и прошла с ним несколько шагов. Мимо них проносились маски, музыка колебала цветные стены шатра веселым своим треском…

— Ваш голос мне знаком, — сказала m-lle Ванбиккер, стараясь поймать взгляд незнакомца, — я его слыхала недавно.

— Тем лучше, — просто отвечал тот с добродушной усмешкой, забывая о своем восточном красноречии.

— Вот как?

Эсфирь смотрела на него во все глаза. Ее любопытство было возбуждено до крайности. Наконец-то ей удалось напасть на нечто не совсем обыденное.

— Да, я именно тот, за кого вы меня принимаете, — невозмутимо продолжал незнакомец. — Сейчас не время для длинных объяснений, но мне хотелось, чтобы вы узнали меня именно сейчас, а не после… Понимаете?

— Не совсем, мой таинственный Мустафа.

— Если бы вы узнали меня после, я рисковал бы провалить задуманное мною. Вы должны обещать мне молчать об этом до завтра… и заставить молчать вашего кавалера… ничего больше.

— А если я не захочу?

Эсфирь вздернула голову, черные усики задвигались под покрывалом.

— Тем хуже для вас, — равнодушно ответил незнакомец.

Оглушительный взрыв аплодисментов заглушил этот разговор, продолжавшийся еще несколько минут.

В черной комнате, где на треножнике пылал неугасимый огонь, в комнате черной магии, деловая беседа подходила к концу.

Лагиш вынул сигару в серебряной бумажке, обнажил, обрезал и зажег. Голубоватый дымок пополз по золотым арабескам низкого навеса. Панлевес закурил в свою очередь. Оба на время смолкли.

Каждый сказал то, что мог, — оба пришли к определенным выводам — сомнений никаких не оставалось. Политика — есть политика.

Точка.

У Лагиша горело правое ухо, как у школьника, которому внушили правила поведения. У Панлевеса дрожало правое веко, как у человека, напряженно всматривавшегося в темную даль. Панлевес обладал удивительной способностью кошки — видеть в темноте. Вся его карьера была построена на этом. Он был истинным духом парламентаризма.

Узкая голова топором, длинный, точно приставной, нос клювом, прилипшие к черепу гладкие черные волосы, аккуратно разделенные пробором посередине. Бледное, точно обточенное бритвой лицо с тонкими бескровными губами. Хилый, согнутый корпус. На прямых плечах платье, как на вешалке. Смесь арлекина с инквизитором.

Втянув голову, пригнувшись, сидел он с таким же выражением иронии и лукавства глядя перед собой, с каким он смотрел обычно на депутатов из-за пюпитра, произнося неизменно вежливым, размеренным голосом свои полные яда часовые речи.

Лагиш хорошо знал эту фигуру, этого «народного избранника», у которого не было друзей, но которому все аплодировали. Он знал, к каким интригам прибегал Панлевес, чтобы пролезть в заветную Палату, этот игорный дом, все «правила игры» которого давно были им вытвержены назубок. Рассерженный приставаниями Панлевеса, бонапартист и сын известного бонапартиста Кассаньяк рассказывал о том, как перед выборами ему внезапно ночью позвонил тогда всесильный Панлевес, правая рука диктатора Дюкане. Он просил добыть ему рекомендательное письмо к корсиканцам, у которых сильны еще наполеоновские традиции, от принца Наполеона, находившегося в Брюсселе. Пришлось уважить просьбу, и бонапартисты вскладчину отправили в Бельгию курьера. Курьер привез письмо, но вскоре оказалось, что Панлевесу Корсика была нужна лишь для отвода глаз от Бордо, где он решился вырвать победу. Имея в руках это письмо, в ореоле своего всевластия Панлевесу удалось заставить себя слушать бордосского епископа, — и вот он — депутат наикатолической Вандеи!

И с ним Лагишу пришлось вести беседу. Ему, социалисту, пришлось выслушать авантюриста и даже соглашаться…

Политика — есть политика…

Но ухо не переставало жечь.

— Ваше превосходительство…

Лагиш поднял глаза. В дверях стоял голый негр.

— Господин министр, вас просят к телефону.

— Меня?

Он рад был освобождению. Скорей из этой