Девушка в цепях - Марина Эльденберт

Лавуа, Ларне.

От воспоминаний накатило раздражение. Раздражение, которое он привык гасить на подходе, равно как и любое другое чувство, пытающееся прорваться сквозь полное, осознанное безразличие. Сильные чувства способны разрушить все, к чему он шел долгие годы. Все, что он выстроил вокруг себя, и его самого – тоже.

Древняя магия билась внутри, как мотылек под стеклом, шелк локона щекотал ладонь. Ладонь, которая еще помнила тепло ее кожи таким, каким оно могло бы быть наяву. Долгие годы он не прикасался ни к кому так, как сегодня прикасался к ней. Даже во сне.

Тихий вздох.

Женщина, стоявшая в центре комнаты на коленях, едва заметно повернула голову. Думала, что не заметит? Он сразу и не заметил, погруженный в поволоку сна и мысли о том, как впервые увидел Шарлотту спящей в мансарде. Представлять разметавшиеся по подушкам рыжие волосы было непривычно, но он не мог избавиться от этой картины. Так же, как от ощущения белоснежной кожи под пальцами. Призрачное прикосновение сквозь туман оставило отпечаток, который до сих пор не удалось стереть. Эта тонкая кожа и легкий запах жасминового мыла…

Так непохожий на яркие дорогие духи той, что не сводила с него глаз.

– Разве я разрешал на меня смотреть?

– Нет, Пауль. – Из-под приглушенной покорности пробивалось легкое возбуждение. Она даже этого не скрывала: глаза сверкали, с приоткрытых губ срывались тихие выдохи, грудь тяжело вздымалась. Пламя волос струилось по связанным за спиной рукам, подчеркивало кружево короткого нижнего платья, надетого поверх корсета. Помимо них и тонких чулок на женщине не было ничего, но ее это явно не смущало.

– Ты же знаешь, что сейчас будет?

– Да.

– Да, Пауль.

Поморщился: ставшее уже давно привычным имя неприятно резануло слух.

– До кровати, – отрывисто приказал он. – На коленях.

Одеть бы так Шарлотту, и посмотреть, как ее щеки заливает румянец. Энгерийское воспитание женщин зачастую приводило к печальным последствиям. Они выходили замуж, но чувственные удовольствия для них оставалось чем-то постыдным. Тем, о чем не принято говорить вслух и от чего не пристало получать наслаждение, но Шарлотта была невероятно, безумно чувственной.

Он помнил ее сверкающий взгляд и гнев, которым она окатила его в коридоре.

«Легко оскорблять, скрываясь под маской, правда?»

Смазливое невинное личико и пухлые губы, которые так и манили их попробовать. Во всех смыслах.

Вряд ли Вудворд стал бы держать при себе девчонку, которая ничего не умеет.

Мысль об этом полыхнула такой яростью, что пальцы с силой сжались на набалдашнике. Поднялся, опираясь о трость, глядя на покорно застывшую у кушетки в изножье кровати женщину. Женщину, готовую на все. Здесь и сейчас.

Изумрудная молния сорвалась с пальцев, с шипением вспорола веревку, и она сползла на босые ступни.

– Собери волосы, – приказал он, и она послушно раскрыла ладонь, поднимая тяжелые пряди одну за другой.

Эти шпильки он вытаскивал сам, бросая к ногам и заставляя ее собирать их губами. Сколько их было таких, готовых на все. Отдающихся за деньги и просто так, сгорающих от желания, фальшивого или искреннего. Он давно перестал получать удовольствие от продажной любви, а впрочем, и от истинной тоже. Тогда почему перед глазами стоят рыжие волосы (не этот яркий огонь, цвет раскаленной меди) которые так хочется сгрести в горсть, потянуть на себя, срывая болезненный стон?

Потому что она выглядела слишком невинно. Во сне люди удивительно откровенны и честны, в первую очередь с собой. Когда человек засыпает, даже самый ангельский образ уступает место истинному лицу, но даже спящая Шарлотта выглядела отчаянно-чистой. Именно поэтому ее хотелось разрушить, сделать одной из многих, всего лишь безликой подписью в уголке картины.

Девушкой в цепях.

10

Сама не знаю, зачем я кусала губы. То ли потому, что привычка от Лины прицепилась, то ли потому, что… не знаю, мне хотелось быть чуть ярче на открытии выставки, где будет представлена «Девушка».

– У меня все получится, – сказала я мисс Дженни, которая запрыгнула на тахту и свернулась клубочком в квадрате солнечного света.

Кошка мурлыкнула, соглашаясь, а я еще раз окинула себя в зеркале придирчивым взглядом. Платье было то самое, в котором я ходила на встречу с мистером Ваттингом, волосы стянула в хвост. Вообще-то вчера я задумалась о том, чтобы сделать настоящую высокую прическу, как леди, но на одиннадцатой выпавшей шпильке сломалась и решила, что пойду как обычно. То есть с плотно перетянутыми ленточкой волосами. Этого было достаточно, чтобы они не лезли в лицо, и довольно симпатично смотрелось, особенно если чуть оставить напуск. Ну и парой завитков оживить образ.

Из дома выходила со слегка подрагивающими руками. Мысль о том, что я не только увижу «Девушку» на выставке, но и познакомлюсь с другими художниками, услышу мнение критиков и искусствоведов, заставляла сердце колотиться все сильнее.

Наверное, последний раз я так волновалась, когда шла на собеседование к графу Вудворду. Несмотря на то, что у меня были рекомендации от гувернантки и сопроводительное письмо от леди Ребекки (какие еще могут быть рекомендации у той, кто впервые идет искать место), мне было волнительно до одури.

Во-первых, я прекрасно понимала, что не могу дольше злоупотреблять добротой женщины, которая и без того посвятила мне безумно много времени. Во-вторых, мне отчаянно хотелось свободы – не призрачно-эфемерной, когда отгороженная дверью своей спальни от остального дома я могла предаваться мечтам, а настоящей. Когда я смогу сама распоряжаться своей жизнью, сама решать, как мне быть, и сидеть с ногами на подоконнике, глядя на темную ленту Бельты и сияющую огнями столицу.

Тогда я здорово переволновалась и чуть не хлопнулась в обморок, но не из-за беспокойства, а потому что забыла поесть. Впрочем, все прошло чудесно: на рекомендательные письма граф едва взглянул и сказал, что у меня есть два месяца, чтобы себя зарекомендовать.

Тогда все получилось, и сегодня все получится.

Обязательно!

С этой мыслью я спускалась по старой скрипучей лестнице, на которой еще спали двое рабочих. От них несло потом, стружками и перегаром. Стараясь не задеть мужчин, осторожненько скользнула вниз, распахнула дверь и вышла на залитую солнцем улицу. Это вообще была не в пример теплая для Лигенбурга поздняя осень. В местах, где мы жили с леди Ребеккой до ее замужества, такое было в порядке вещей. В столице же всегда холодало раньше, а снег с дождем сменялся туманами и промозглым ветром. Удивительно, но сегодня даже ветра не было.

До остановки омнибуса было всего-ничего, но я зашагала в сторону реки, на дальнюю – чтобы успеть втиснуться до того, как начнется давка. Если совсем повезет, возможно, даже получится сесть, и меня не сомнут, как завалявшуюся в бумаге галету.