Сеятель Ветра - Майя Лидия Коссаковская

– Не нервничай. Все в порядке.

«Хотел бы и я в это верить», – подумал ангел.

Он все еще нечетко видел бестию, хотя и находился близко от нее. Она была огромной, как гора, но ее окружала дрожащая дымка и странный, замутняющий взор отблеск, который сиял, хотя казался темным.

От существа била невероятная мощь, схожая с ураганом. Даймон тихонько пытался рассчитать силу. Как у ангела Разрушения у него не было шансов, но он надеялся избежать столкновения. Он не представлял, с какой целью прибыла бестия. Обычно твари не появляются так близко от границ Вселенной. Столкнувшись с тварью, следовало рассчитывать на любой возможный вариант развития событий, поэтому Фрэй напряженно следил за размазанным пятном темного блеска, готовый отреагировать моментально. Он сжимал челюсти, и ему удавалось сохранять спокойствие, хотя внутри он дрожал. Полынь стоял неподвижно, словно статуя из черного металла, хотя Даймон чувствовал и его дрожь.

Если бы существо кинулось на них, они вынуждены были бы драться, а не убегать. Бестия без труда догонит Полынь. «Плохо дело, – подумал Фрэй. – Почему это выпало именно мне?»

Блестящая темнота вокруг твари загустела. Даймон почувствовал холодные капельки пота, стекающие по вискам. Его ждал действительно тяжелый поединок, и еще никогда до этого момента ему не приходилось сталкиваться в поединке с созданием, официально принадлежащим к высоким чинам Царства. И что с того, что бестия безумная, как мартовская химера? Даже если бы он победил, то не мог бы рассчитывать ни на что, кроме серьезных проблем.

Внезапно он дернулся, потому что мгла вокруг создания рассыпалась блестящими хлопьями. Ему многого стоило, чтобы удержать руку на луке седла и не вытянуть меч.

Он услышал вздох коня и сам застонал в душе, разглядев существо.

«Проклятье! Агнец! В недобрый час захотелось тебе, Полынь, пастушьих пастбищ».

Пушистая, белее снега овечка размером с большой холм повернула к ангелу косматую голову. Черные влажные глаза смотрели с невинным доверием. Когда она пошевелилась, на ее шее зазвенел колокольчик сладким серебристым звуком.

Даймон сглотнул слюну, а Агнец склонил голову.

– Приветствую, Разрушитель, – раздался в его голове голос, который не имел ничего общего с нежностью или мягкостью. – Ты рад?

– Некоторые вещи приносят нам радость, – начал он осторожно. – Не знаю, какую из них ты имеешь в виду.

– Я спросил, ты рад? – повторил Агнец глубоким вибрирующим шепотом, который ощущался даже на кончиках пальцев.

– Нет, – признался Даймон. – Нисколько.

– Кровь, – прошелестел шепот, – кровь и пожарище. Эти неприятности ожидаемы, однако более неожиданные, чем ваш разум может понять. Разве ты не волен радоваться, Разрушитель?

«Возможно, Царство больше бы процветало, если бы половина светлых не была безумцами», – хмуро подумал Даймон.

В это самое мгновение Агнец взорвался смехом, таким неприятным, что ангел скривился.

– Не стоит недооценивать, ангел Разрушений, слов, произнесенных с добрыми побуждениями. Ваши мысли, крылатые, как пыль на ветру. Бестия знает. Бестия чувствует. Мы несем послание радости тебе, Абаддон. Вот оно – кровь и пожарища. Не хочешь увидеть, потери будут только с твоей стороны. Мы насчитываем миллионы лет. Для нас конец едва ли интересный опыт, развлечение, которого мы не знали со времен эонов. Без страха, без печали. Страх и печаль принадлежат вам, крылатые. Я потерял время.

Агнец повернулся, а Даймон почувствовал безразличие, исходящее от последних слов. Бестия внезапно и полностью перестала им интересоваться.

– Подожди! – закричал он. – Ты сказал, что я должен увидеть. Ты хочешь мне показать?

– Сказал, – согласился Агнец. – Много вещей старался тебе показать. Не придут ли дни? Не запылают ли ночи? Пыль на ветру – мысли крылатых.

Ангела начало охватывать беспокойство. Он попытался понять, про что говорит бестия, но в голову приходили только мрачные мысли. А тем временем Агнца снова стала окутывать мгла, он явно собрался уходить.

– Объясни мне, что случилось? Ты про что-то знаешь, что имеет значение для Царства?

Из горла бестии вырвался оглушающий рев, и Даймон услышал в голове слова, прозвучавшие так, словно в бронзовый колокол били молотом. В этот момент Агнец начал меняться. Белая шерсть начала скатываться, вылезить клочьями и превращаться в скрученный спутанный мех. Морда удлинилась и превратилась в зубастую пасть с выступающими клыками. Посреди лба вырастали рога, крученые и острые. Они выглядели как семь ветвей сухого дерева, а один был сломан на половине. Налитые кровью глаза почковались на лбу бестии, она с трудом разлепила веки, покрытые липкой слизью. Глаза посмотрели на Даймона жутким взглядом мертвой рыбы. Их было семь, как и рогов. Голова торчала под странным углом, словно у твари была сломана шея.

– ЗНАЮ ЛИ Я? ВЕЩИ, КОТОРЫЕ Я ПОСТИГАЮ И ВИЖУ, ПЕРЕСЕКАЮТ ГРАНИЦЫ ПОНИМАНИЯ. ПЛАВИТСЯ ЖЕЛЕЗО В ГОРНИЛЕ, ТРЕЩИТ УГОЛЬ. НЕ ПОМОЖЕТ МЕЧ, НЕ ПОМОЖЕТ САРАНЧА, ПОГИБНУТ ТЕ, КТО ИМ ДОВЕРЯЕТ. РАЗВЕ МОРЕ КРОВИ, РУИНЫ И ПЕПЕЛ СПОСОБНЫ КРИЧАТЬ? СОЛНЦЕ КУПАЕТСЯ В КРОВИ, ПАДАЮТ ГОЛУБЫЕ БАШНИ. Я ВИЖУ! АБАДДОН, Я ВИЖУ! ЭТО ТВОЕ ВРЕМЯ! ПОРА КРОВИ И ПОЖАРИЩ. ПРИДЕТСЯ ТЕБЕ УМИРАТЬ МНОГОКРАТНО, АНГЕЛ РАЗРУШЕНИЯ. ГОВОРЮ, ЭТО ТВОЙ ЧАС, НО ПЛАТА – КРОВЬ, БОЛЬ И ПЕПЕЛИЩЕ. ТЕНЬ ЛОЖИТСЯ, О, АБАДДОН. ТЕНЬ И ТИШИНА. МЫ, БЕСТИИ, СЛЫШИМ ЕЕ. ВИДИМ ТЕНЬ И ДРОЖИМ. ДАЖЕ МЫ, КТО БЕЗ СТРАХА ПРИВЕТСТВУЕТ КОНЕЦ.

Фрэй вздрогнул. Теперь он не сомневался, о чем говорил Агнец, но не мог поверить.

– Существо не врет, – отозвался Полынь. – Оно коснулось Тени.

– Знаю, – прошептал Даймон.

Тварь медленно повернулась. Семь глаз посмотрели на ангела, из них текли кровавые слезы.

– ПОСТИГ? ПОНЯЛ, ПОЧЕМУ Я ПРИШЕЛ К ТЕБЕ?

Ангел кивнул.

– Постиг. А сейчас покажи мне то, что я должен увидеть.

Во дворце все было насыщено тоном теплого темного золота, даже свет, что лил с канделябров. Зое подняла голову от бумаг, посмотрела на мозаику, украшающую стену над входом. Ангелица, одетая в длинные строгие одежды, подняла руку к потолку, наполненному звездами и солнцами. Вокруг порхали огнеглазые сильфы, застывшие в священных позах. На противоположной стене процессия саламандр с волосами, зачесанными в строгие прически, несла дары, которые складывали у стоп ангела с суровым выражением лица.

Зое вздохнула. Комната, названная мастерской, где она привыкла писать, скромная спальня, несколько соседних помещений и сад за высоким забором составляли единственный мир, в котором она чувствовала уверенность. Хотя она и знала почти весь дворец, кроме помещений для слуг и квартир джиннов, но настоящий дом был для нее тут. Земли, принадлежащие к доминиону ее госпожи, Пистис Софии, Дарительницы Знаний и Таланта, начальницы всех четырех хоров ангелов-женщин, были для Зое территориями неизведанными и полными опасностей, а все Царство казалось какой-то мистической страной, которую нужно любить, но скорее как символ, чем реальность. Конечно же ангелица знала, что мир существует, но покидала дворец так редко, что внешний мир ассоциировался у нее исключительно с туманными воспоминаниями закрытого портьерами душного паланкина. Она понимала, что существует Лимбо, окружающее Царство и представляющее что-то типа полоски ничейной земли и одновременно нижнего мира, отделяющего Небеса от Преисподней, существование самой Преисподней как резиденции Тьмы, а также территорий Вне-времени, но сама мысль о том, что когда-нибудь она могла бы посетить какое-то из этих мест, казалась ей настолько абсурдной, что даже смешно. Несмотря на это, Зое не была глупой или ограниченной. Все знания, какими она владела, она черпала из книг. Они были ее лучшими друзьями, они учили ее всему, что она должна знать про Вселенную и земли, раскрывали тайны функционирования Царства, воспевали его величие, рассказывали прекрасные истории о людях, ангелах и Боге. Благодаря им она никогда не скучала, не чувствовала одиночества. Она любила запах и шелест пергамента, точность древних гравюр, насыщенные краски иллюстраций, паутину карт. Зое любила слова, а они, благодарные за эту любовь, позволяли ей сплетать и свободно нанизывать их в трогательные истории – ей, проживающей изолированно в золотых стенах дворца, словно в дорогой шкатулке. Временами ангелице казалось, что это слова управляют ею, а не она ими, но даже тогда она была счастлива. В книгах, думала она, живет прошлое. Они также определяют настоящее, потому что то, что записано, становится каким-то образом реальностью; они увековечивают момент, будучи единственной записью того, что сразу исчезнет. Они представляют нас самих, поскольку мы останемся в памяти потомков такими, какими нас описали.