Путешествие за счастьем. Почтовые открытки из Греции - Виктория Хислоп

Она приступила к новой работе вскоре после похорон брата. Они никогда не были близки, тем не менее Мария соблюдала приличия и сорок дней носила траур. Хотя стоял зной, все женщины в семье облачились в черное — они чувствовали себя обязанными блюсти традицию.

— Месяц нужен, чтобы почистить все подсвечники, — слезно жаловалась Мария тем вечером своей внучке Пелагии. — А чтобы полы протереть, у меня весь день ушел, но когда я закончила, люди так натоптали, что нужно было мыть снова.

Мария уже с тоской вспоминала прежние времена, когда она наводила порядок в маленькой церкви и могла управиться с работой за час. А теперь за это время она едва успевала убрать свечные огарки. В храме имелось три тысячи стульев, и каждый своими изгибами и углами ловил пыль.

Несколько недель она кое-как справлялась, но вскоре начала проявляться усталость. Вены на ее ногах выступали, как прожилки на мраморных колоннах нового собора, а лицо приобрело алый оттенок, как у свежего ковра на ступеньках, ведущих к алтарю. Боли и ломота усилились: ныли колени, запястья, голени, локти. Все суставы болели. Новая церковь убивала Марию.

Однажды, проснувшись утром, она почувствовала: спину так прихватило, что и не встать. Позвала Пелагию, плача от боли и тревоги. Если церковь не убирать день или два, то победить грязь будет просто невозможно. Мария представляла себе почерневшие мраморные ступени с отпечатками подошв, тысячи свечных огарков, торчащих из песка в подносах, потускневшее от прикосновения губ стекло, защищавшее иконы и мощи.

— Не волнуйся, йайа, — сказала Пелагия. — Тебе нужно немного отдохнуть, бабушка, я сделаю за тебя твою работу.

Пелагия поспешила в церковь. Она знала, что многие женщины с удовольствием заняли бы место ее бабушки, и не хотела давать им такой шанс.

Семейство Леонтидис жило далеко от собора, на окраине города. Марии приходилось долго трястись туда на автобусе, но Пелагия, хотя предыдущим вечером и отработала восьмичасовую смену в баре, резво пошла пешком и добралась до места раньше, чем это сделала бы ее йайа.

Пересекая площадь, она увидела уходящего священника. Было девять часов, и он только что отпер дверь.

Пелагия вошла в пустую церковь. Бабушка рассказала ей, где лежит все то, что нужно для уборки, и через несколько минут девушка уже приступила к работе. Начала она с полировки потускневшего серебра. Молодая и энергичная, она справилась за четверть того времени, которое уходило у ее йайа. К десяти часам серебро сверкало так же, как и золотые листья. Пелагия даже нашла минутку, чтобы отойти и полюбоваться иконами и мозаикой.

Священник, вернувшийся из ближайшего кафениона, только моргнул. Сквозь одно из верхних окон в куполе проникал луч солнца и падал прямо на громадный серебряный подсвечник, который, в свою очередь, отбрасывал луч почти ослепительной яркости, и священник на миг поверил, что это божественный знак, а не идеальный союз солнечного света и отполированного металла.

Но солнце продолжало свой путь по небу, и волшебное мгновение миновало. Священник направился в свой кабинет за алтарем и погрузился в церковную бумажную работу. Таковой всегда хватало.

Около половины одиннадцатого в собор по одному, по двое стали заходить верующие, они крестились и зажигали свечку, после чего шли к раке. Эти люди, главным образом вдовы, бывали здесь каждый день, захаживали и несколько недавно овдовевших мужчин. Посещение церкви стало для них ежедневным ритуалом. Мужчины прямо из собора отправлялись в кафенион, для женщин поход в храм был прелюдией к неизменной домашней рутине, стоянию у плиты. Некоторые уходили быстро, другие присаживались ненадолго — мужчины слева, женщины справа, — а потом покидали собор.

Прихожане привыкли видеть здесь кирию[20]Леонтидис, облаченную в траур, и потому на женщину в черном, занятую уборкой в притворе, поначалу никто не обратил внимания.

Пелагия орудовала мягкой шваброй, методично выметая грязь из самых дальних уголков. Потом она стала мести перед алтарем, ее швабра мерно двигалась туда-сюда. Верующие один за другим выходили из собора. Остался лишь один человек — Спирос Курис.

Он смотрел перед собой. Зрение у него было неважное, но то, что он видел, его поразило. Не символ священной красоты и чистоты, вроде впечатляющего изображения Девы Марии под куполом. Его взору предстало нечто совершенно иное. На фоне сетчатой ширмы мелькал силуэт женщины, которая была больше похожа на богиню, чем сама Богоматерь. Черная футболка из лайкры и брюки плотно облегали ее фигуру. Грива черных волос отливала блеском[21]. Они ниспадали до пояса и с каждым энергичным взмахом рук, сжимавших швабру, взлетали за спиной у незнакомки, словно жили самостоятельной жизнью. Она не осознавала своего совершенства и даже не подозревала, что за ней наблюдают.

© creaPicTures/Shutterstock (ретушь)

Спирос в тот раз провел в церкви больше времени, чем обычно. На следующий день он пришел пораньше и задержался подольше. Когда приятель спросил у него, почему он так припозднился — в кафенионе пришлось начать игру в карты без него, — Спирос отделался туманными объяснениями. Жена поинтересовалась, где это его носило, и он ответил, что стоял в длиннющей очереди за овощами.

Спирос Курис стал замечать парня лет двадцати пяти, который тоже задерживался в церкви дольше принятого. Он знал, что у Сократа Папаламброса недавно умерла мать, поскольку среди извещений о смерти видел ее фотографию, пришпиленную к доске перед входом.

Молодой человек стоял в углу, что-то царапал на клочках бумаги, потом скручивал и один за другим засовывал себе в карманы. Курис догадывался, что это просьбы, обращенные к священнику, но Сократ явно не знал толком, что просить или как просить.

Сократ созерцал изображение святого Андрея, которого на три дня привязали к кресту. Три дня крестных мук представлялись Сократу сущим пустяком в сравнении с его страданиями. Потом, сев в задней части церкви, он огляделся.

А Пелагия тем временем с невинным видом стирала пыль и подметала пол.

Слух пополз по городу. Понемногу близлежащие кафенионы начали пустеть, а церковь — наполняться. Замечательно, что люди оценили красоту собора, искусство, с которым он был построен, думал священник. Иногда почти все места в левой части храма оказывались заняты.