Неизвестным для меня способом - Макс Фрай

– Значит, договорились, – лучезарно улыбается шеф.

Ему хорошо, он своего добился. Как всегда.

Мне, впрочем, тоже не сказать чтобы плохо. Моя работа – веселое дело, и я ее так люблю, что даже за какую-то несчастную сотню дней успеваю соскучиться. А Сладкое Море Дьяны никуда от меня не денется. Оно, говорят, вечное. А вечность, как нас когда-то учили, состоит из бесконечного числа сколь угодно продолжительных дней.

Рассеиваясь, я успеваю услышать, как шеф говорит: «Пожалуйста, береги себя». Он всегда успевает это сказать в самый последний момент, когда собеседника осталось так мало, что почти не считается – какая разница, что там шеф в одиночестве бормочет себе под нос.

* * *

В то утро, точнее, в ту ночь, потому что до рассвета было еще далеко, Карина проснулась, почувствовав, что на нее кто-то смотрит. Удивительное ощущение, раньше только в книжках о чем-то таком читала и не могла представить, как это возможно – ощутить чей-то взгляд, как прикосновение. Тем более, во сне. Однако оказалось, еще как можно. Особенно если точно знаешь, что в квартире, кроме тебя, никого нет, и быть не может. А он… она… оно… в общем, кто-то посторонний тут явно есть.

Некоторое время Карина беспомощно вглядывалась в темноту, разрываясь между необходимостью включить лампу и увидеть, что происходит, и малодушным желанием оставить все как есть. Наконец нажала кнопку выключателя, тут же зажмурилась от яркого света, а когда приоткрыла один глаз, увидела сквозь ресницы, что на подоконнике действительно кто-то сидит.

Не заорала только потому, что голос отказался ей повиноваться. И с постели не вскочила по той же причине: тело тоже не слушалось. Разум кричал: беги, спасайся! – и одновременно сам себе обреченно отвечал: да ладно, можно не дергаться, хрен уже убежишь. Когда читаешь в научно-популярных статьях, что одни люди в момент опасности нападают, другие бегут, а третьи замирают, снисходительно думаешь, что у бедняжек третьих никаких шансов на спасение, и как-то даже в голову не приходит, что бедняжка без шансов – это не кто-нибудь посторонний, а именно ты.

– Да ладно тебе, нашла кого бояться, – насмешливо сказал голос, слава богу, женский, даже скорее девичий, а значит, не особо опасный. Мужской голос в таких обстоятельствах был бы в сто раз страшней.

Карина открыла второй глаз. Проморгавшись, увидела, что на подоконнике сидит девчонка, с виду явно школьница. Никогда не умела определять возраст, но навскидку класс пятый-шестой. Волосы выкрашены в ярко-зеленый цвет, популярный среди прогрессивных подростков, и кофта на ней тоже зеленая. И ладони тоже почему-то зеленые, причем не в пятнах от краски, а равномерно зеленые, как будто это их естественный цвет.

– Ты откуда вообще взялась? – наконец спросила Карина. – Ты что, по балконам в квартиру залезла? Но здесь же шестой этаж! Или ты просто ключ подобрала? Или ты не одна? С тобой кто-то еще? С отмычкой? Вы пришли, чтобы… чтобы что-то украсть?

– Очень умно! – фыркнула девчонка. – Версии одна хуже другой. А ведь когда-то ты больше всего на свете хотела меня увидеть. Что угодно была готова за это отдать. Неужели забыла?

– Забыла? – переспросила Карина. И тут же ахнула, прижав ладони к щекам. Потому что действительно вспомнила, что это за девчонка. Ну тогда, конечно, понятно, откуда она взялась. Ничего себе сон приснился! Такой достоверный! Была совершенно уверена, что проснулась. Такое все настоящее, включая оранжевый абажур ночника и пижаму, как наяву.

– Все-таки не забыла! – обрадовалась девчонка с зелеными волосами. – А я уже решила, что зря к тебе в таком виде пришла.

– Надо же, в детстве ты мне так ни разу и не приснилась, – сказала Карина. – А как я тогда хотела! Как ждала!

– А я и сейчас тебе не снюсь, – отрезала девчонка. – Сниться я не умею. Даже не представляю, с чего начинать! Подавляющее большинство сновидений – просто результат бесконтрольной работы сознания. А сознание-то твое, без спросу туда особо не втиснешься. В общем, гораздо проще прийти наяву. Глупо, конечно, получилось: так затянула с визитом, что ты успела вырасти. Но я не нарочно. Просто у нас, в Айорли, время иначе идет. С вашим совершенно не согласовывается. Ты, между прочим, сама придумала, что время должно идти как-то иначе. Ну, это как раз понятно, начиталась сказок про фей, их все дети читают, а потом чуть ли не в каждой выдуманной вами реальности один коротенький день длится ваши сто лет…

– Что? – переспросила Карина. И беспомощно повторила: – Что?

Это «что» в ее устах означало все сразу: и «господи, какое счастье», и «блин, как же мне страшно!», и «ничего себе, день длится сто лет!», и «мамочки, я точно чокнулась», и «как это наяву?!», и «какая вообще может быть принцесса, я же ее просто выдумала», и «что значит – в сновидение не втиснешься, ты же все можешь, ты же волшебница у меня!»

Девчонка с зелеными волосами явно поняла все эти смыслы и еще парочку, до которых Карина сама пока не додумалась. И ответила правильно: ничего говорить не стала, а просто спрыгнула с подоконника, села на кровать рядом с Кариной и крепко-крепко ее обняла.

Это оказалось так здорово, что Карина от счастья даже дышать перестала. И тогда Лалайна, девчонка с зелеными волосами, принцесса из волшебной страны Хрустальной Айорли, которую Карина когда-то давным-давно, еще задолго до того, как пошла в школу, выдумала и назначила своей тайной старшей сестрой, очень серьезно сказала:

– Знаешь, на твоем месте я бы сейчас сделала вдох. А потом выдох. И регулярно повторяла бы это полезное упражнение. Потому что все-таки люди – не духи. Вам обязательно надо дышать.

Карина послушно вдохнула и выдохнула. И рассмеялась, потому что – ну правда же, очень смешно. Люди, видите ли, не духи! Такая рассудительная галлюцинация у меня. Могла бы мести, что попало, имеет полное право, но нет, говорит дельные вещи. Велит дышать. Из чего, вероятно, следует, что я зануда без капли воображения, – думала Карина. – Но ладно, какая есть.

* * *

Самое главное – дождаться момента, когда будет можно просто сесть рядом и обнять, остальное люди обычно делают сами. Я имею в виду, сами становятся счастливыми, без каких-то моих дополнительных усилий. Людям очень полезно обниматься с такими, как я, состоящими из принципиально иной материи, и при этом не враждебными, а дружелюбными. Вот уж чего-чего, а дружелюбия мне точно не занимать, поэтому обниматься у меня получается лучше, чем у всех остальных наших. Словами я утешаю, честно говоря, так себе, средненько, я для этого слишком прямолинеен и, стыдно сказать, при моей-то профессии, почти не умею врать. И с обликом до сих пор далеко не всегда точно угадываю. И в памяти запечатлеваюсь недостаточно четко, так что со сновидением легче легкого перепутать; это мое самое слабое место, сам понимаю, что пора бы уже научиться оставлять в памяти глубокие отпечатки, но пока – так.

Зато обнимаюсь я и правда незабываемо. Шеф говорит, у меня талант.

* * *