Спаси меня, вальс - Зельда Фицджеральд

— Там будет много людей, — колеблясь, проговорила Алабама.

— Там всегда много людей, — подтвердил Дэвид. — Не хочешь попрощаться со своими поклонниками? — посмеиваясь, спросил он.

— Дэвид! Ты ведь знаешь, я так хорошо изучила мужской нрав, что у меня не романтическое, совершенно не романтическое отношение к мужчинам. Они проплывают по моей жизни в такси, в которых много холодного табачного дыма и метафизики.

— Не будем это обсуждать, — твердо произнес Дэвид.

— Обсуждать что? — как бы между прочим переспросила Алабама.

— Некоторые скорее насильственные компромиссы отдельных американских женщин с условностями.

— Вот ужас-то! Пожалуйста, не надо. Ты хочешь сказать, что ревнуешь меня? — в голосе Алабамы прозвучали скептические нотки.

— Ну, конечно! А ты нет?

— Еще как! Но я думала, нам нельзя ревновать.

— И все же.

Они с жалостью посмотрели друг на друга. Забавно — как это жалость проникла в их неугомонные головы?

Ко времени чаепития грязное вечернее небо выпустило на волю белую луну. Она лежала, расплющенная, среди нагромождения туч, как колесо от лафета пушки на изборожденном колеями поле битвы, тонкая, нежная и как будто заново рожденная после бури. Дом из бурого камня кишел людьми, из парадного тянуло запахом тостов с корицей.

— Хозяин, — доложил слуга, когда они позвонили в дверь, — просил сообщить, сэр, что его не будет, но весь дом к вашим услугам.

— Его не будет! — повторил Дэвид. — Люди бегут с места на место, чтобы не встретиться друг с другом, не забыв назначить вечеринку в первом же из недостижимых баров, который приходит им в голову.

— Почему он вот так вдруг уехал? — разочарованно спросила Алабама.

Слуга был внимателен. Алабама и Дэвид принадлежали к числу постоянных гостей.

— Хозяин, — он решил быть откровенным, — взял сто тридцать вручную подрубленных носовых платков, «Британику», две дюжины тюбиков с кремом «Франсез Фокс» и отправился в плавание. Сэр, вы не находите, что его багаж немножко необычен?

— Мог бы и попрощаться, — не в силах справиться с обидой, проговорила Алабама. — Ведь ему известно, что мы уезжаем и теперь долго не увидимся.

— Но, мадам, он попрощался, — возразил слуга, — велел всем сказать «до свидания» от его имени.

Все говорили, что и сами уехали бы, если бы имели такую возможность. Все говорили, что были бы абсолютно счастливы, если бы могли жить не так, как им приходится жить. Философы и отчисленные из колледжей студенты, режиссеры и предсказатели конца света говорили, что люди стали непоседливыми, так как закончилась война.

На этом чаепитии стало ясно, что летом на Ривьере никого не будет. Их уверяли, что малышка может подхватить холеру, если они вздумают держать ее на жаре. Друзья считали, что их до смерти заедят французские москиты, а им самим будет нечего есть, кроме козлятины. Они еще сообщили, что на Средиземноморском побережье летом невозможно найти нормальный туалет, и вспомнили, что там не достать льда для виски; короче говоря, надо было подумать о запасах консервов.

По сверкающей ультрамодной мебели, состоящей из сплошных острых углов, скользил блестящий, как ртуть, лунный луч. Алабама сидела в темном углу, обдумывая то, что составляло ее жизнь. Она забыла предложить «Касторию» соседям. Полбутылки джина надо было отдать Танке. Если няня прямо сейчас позволит Бонни поспать в отеле, она не заснет на корабле. Они пассажиры первого класса, отплытие в полночь. Палуба «С», каюты 35 и 37. Надо было бы позвонить маме и попрощаться, однако этим можно только ее напугать. С мамой очень непросто.

Алабама обвела взглядом полную народа гостиную, выдержанную в розово-бежевых тонах, и сказала себе, что все просто замечательно — эту манеру она унаследовала от матери. «Мы очень счастливы, — сказала она мысленно, как обычно делала ее мать, — но как-то не задумываемся об этом. Полагаю, мы вечно настроены на что-то более печальное, чем бывает на самом деле».

Весенняя луна заливала светом тротуары, как ледяные пики, ее неяркое сияние заставляло льдисто сверкать углы домов, и те так и искрились.

На пароходе, наверно, будет весело; танцы, оркестр сыграет ту мелодию «т-а-м, там-там», ну, ту самую, которую Винсент Юманс написал для хора, чтобы объяснить, почему всем так грустно.

В баре на корабле было душно — не продохнуть. Поджарые, как борзые, Алабама и Дэвид в вечерних туалетах сидели на табуретах возле стойки. Стюард читал корабельные новости.

— Тут у нас леди Сильвия Пристли-Парснипс. Не пригласить ли ее выпить?

Ничего не понимая, Алабама огляделась. В баре больше никого не было.

— Ладно, ладно… Но, говорят, они с мужем уже легли спать.

— Но не здесь, в баре. Приветствую вас, мадам.

Леди Сильвия метнулась через весь бар, словно над песчаной отмелью — некий сгусток протоплазмы.

— А я повсюду ищу вас, — заявила она. — Прошел слух, будто корабль утонет, поэтому сегодня мы устраиваем бал. Я хочу, чтобы вы сидели за моим столом.

— Вам не обязательно приглашать нас, леди Парснипс. Мы не принадлежим к людям, которые платят за третий класс, а сами разъезжают в номере для молодоженов. Так в чем дело?

— Никаких дел, — заверила леди Парснипс. — Просто должна же я с кем-то сидеть за столом, хотя мне сказали, что вы до сих пор любите друг друга. А вот и мой муж.

Ее муж считал себя интеллектуалом и был по-настоящему талантливым пианистом.

— Мне очень хотелось с вами познакомиться. От Сильвии — моей жены — я знаю, что вы совершенно старомодная пара.

— Мы как тифозная Мэри[38], только заражаем устаревшими идеалами, но сами от них не страдаем, — отозвалась Алабама. — Должна вас честно предупредить, мы не платим за вино, выпитое другими.

— Ну и не нужно. Мои друзья уже давно не платят за нас — я не доверяю им это с военных времен.

— Похоже, будет шторм, — вмешался Дэвид.

Леди Сильвия выругалась.

— Всегда одно и то же, — сказала она. — Стоит мне надеть мое лучшее белье, и ничего не случается.

— Самый простой способ накликать сюрприз — это спать, намазавшись кремом.

Алабама скрестила ноги, положив их на низенький столик, где лежала стопка меню.

— Мое место под солнцем непредвиденности находится только после пяти омовений с мылом «Октагон», — с чувством произнес Дэвид.

— А вот и мои друзья, — перебила его Сильвия. — Этих англичан послали в Нью-Йорк, чтобы спасти их от декадентства, а американец ищет в Англии утонченности.