Амнезиаскоп - Стив Эриксон

Она прошагала к столику рядом с моим и села, заказала бокал вина и закурила сигарету. Я выводил ничего не значащие каракули в своем блокноте, изображая занятость, пока она не посмотрела на меня и не спросила: «Что ты пишешь?» Тогда я рассказал ей часть истории про художницу и ее натурщиц и подождал, пока она не задаст пару вопросов. Я едва сдерживал свое желание перепрыгнуть стол, схватить ее за громадные груди, разорвать ее напополам, сунуть руку внутрь и вытащить из нее вдохновенную идею, потому что, как только я ее увидел, я понял, что идеи у нее есть; я был в отчаянии, и у меня едва хватало мозгов, чтобы сообразить, что эта женщина не ценила ничьего отчаяния, кроме своего собственного. Мы немного поговорили, я заказал нам еще по бокалу вина и чуть было не разбрызгал свой бокал по столу, когда она сказала:

– Должно быть, ты много знаешь о женщинах, раз пишешь такой сценарий.

Я посмотрел на нее, пытаясь понять, не шутит ли она.

– Ну, – взял я себя в руки, – скажем так: я знаю ровно столько, сколько нужно, чтобы знать, что я был бы полным идиотом, если бы сказал, что много знаю о женщинах.

Все стало еще хуже, когда она сказала:

– Я имею в виду, если сравнить мужчин с женщинами, например. – У нее была манера то и дело напускать на себя хитрый вид, так же как время от времени она подпускала в свою речь легкий акцент – вроде немецкий; вид этот она принимала, сужая и снова расширяя глаза, прежде чем улыбнуться: – Если опустить очевидное.

– Ну... – начал я и не смог придумать ни одного сравнения, которое не раскрывало бы мою сущность в гораздо большей степени, чем женскую. Я решил начать с чего-нибудь попроще. – Женщины смелее мужчин, – предложил я наконец.

– Кто же этого не знает, – ответила она.

– У них больше развито воображение.

– Правда?

– Я не говорю, что они более творческие натуры. Я не знаю, более или менее. Я хочу сказать, что женщина может перекроить себя заново.

– Женщины всегда меняются, – кивнула она. – А мужчины, по прошествии какого-то времени, перестают меняться совсем.

– Да, – пришлось согласиться мне, – для большинства мужчин к тому времени, как им исполняется двадцать пять, поезд уже ушел. А женщины едут в этом поезде до конца своей жизни.

– Да.

– Они сильнее и выносливей, – предложил я еще одно простое наблюдение.

Она пригубила свое вино и подождала.

– Это все хорошие качества.

– Да.

– Ты же не думал, – улыбнулась она, – что сможешь обмануть меня, перечисляя только хорошее.

– Ну... – смешался я. – Женщины меньше прощают.

– Да.

– Они в меньшей мере готовы отвечать за свои внутренние противоречия.

На это она ничего не сказала.

– Они менее романтичны.

– Менее романтичны?

– Конечно, это вовсе не обязательно хорошо или плохо.

– Женщины менее романтичны, чем мужчины?

– Да.

– Ничего подобного.

– Вообще-то это единственное, в чем я действительно убежден.

– Я не знаю ни одной женщины, которая согласилась бы с этим.

– Это потому что для женщины романтика – это манера поведения, может, даже ритуал, в то время как для мужчины это вопрос жизни и смерти. Если, конечно, это мужчина, который вообще согласен за что-либо умереть.

– Да, но, – ответила она уничтожающим тоном, – может быть, женщинам не всегда была доступна возможность умирать за романтику.

– Вот тебе и ответ.

– И вообще, ты обобщаешь.

– Ты меня и просила обобщить, помнишь? Отвечай за свои противоречия.

Она хищно расширила глаза. Она спросила, как меня зовут, и я сказал ей, и она сказала, что, кажется, слышала обо мне; я сказал ей, что сомневаюсь в этом, и она спросила, не писал ли я когда-то книги, и я признался, что писал.

– Я, кажется, читала рецензию на одну из них, – сказала она. – На самую последнюю.

– Это было достаточно давно.

– На пафосную такую.

– Все мои книги пафосны, – заверил ее я. – Просто последняя была особенно пафосной.

– Меня зовут Джаспер.

– Какое интересное имя.

Ей наскучило ее интересное имя.

– Это имя без причины, – объяснила она. – Нет, мои родители не думали, что у них будет мальчик. Нет, они не зачали меня в городе под названием Джаспер. Они не назвали меня в честь Джаспера Джонса[2]или в честь дядюшки Джаспера, который оставил им миллион долларов... – На пальце у нее было кольцо в форме кошки, свернувшейся клубком вокруг красного камня. Она выставила руку и даже разрешила мне взять ее пальцы в свои, чтобы я смог рассмотреть его. Она поглядела на меня так, будто видела меня насквозь.

– Оно подходит к тому, что у меня в клиторе.

– Что-что?

– Оно подходит к кольцу в моем клиторе.

– Я тебе не верю.

Но я ей, конечно же, верил. Я верил ей полностью. Ее, казалось, совершенно не волновало, верю я ей или нет.

– Доказывать тебе я не собираюсь, – сказала она. Меня настигло вдохновение. Не потому что ситуация была хоть на сколько-то у меня под контролем, а потому что Джаспер контролировала все настолько, что для нее не составляло труда кинуть мне подачку, жест сексуальной любезности вместо доказательства того, что в клиторе у нее кольцо с кошкой и это единственное украшение, подходящее к какому-либо из остальных, а именно – к кольцу у нее на пальце.

– В моем сценарии, – сказал я ей так спокойно, как только мог, – художница задает вопрос каждой натурщице, которую видит в первый раз.

– Да?

– Где он тебя трогает?

Она кивнула.

– Вопрос задается без преамбулы, и кто «он» – неважно. Иногда натурщица удивляется вопросу, иногда смеется, иногда пугается. В каждом случае художница предполагает, что берет ситуацию под контроль тем, что ловит собеседницу врасплох, пока однажды не встречает натурщицу, которая отвечает так, как будто все это время ожидала вопроса.

Подумав какую-то секунду, Джаспер сказала:

– Под грудью. Под соском.

– Под которой?

– Под левой, – сказала она спокойно. – Когда его руки поднимаются к моей груди, знаешь... он открыт передо мной. Обезоружен.