Воскрешение - Брайан Кин

Фрэнки нырнула за изгородь как раз за миг до того, как из-за угла появился Окорок с еще двумя подельниками — их тоже привлек детский плач.

— Латрон, ты иди с передней стороны, — приказал Окорок одному из них, и тот потрусил за угол террариума.

— Черт, йоу, — пролопотал второй. — Тут гребаный ребенок!

— Ну нахер, нигга, — выпалил Окорок, стараясь перекричать ребенка. — Я по-твоему что, дебил, Террелл? Вальни его, пока я проверю то окно.

Террелл навел дробовик на коляску и сдвинул цевье. Глаза у него были широко раскрыты.

— Я никогда не стрелял по детям, Окорок. То есть я много дерьма наделал ради братьев и никогда об этом не жалел. Но стрелять в ребенка… Мне кажется, это неправильно.

— Это уже не ребенок! Пристрели гребаного выродка и идем уже прикончим ту шлюху!

И словно в подтверждение его слов вопли младенца переросли в непонятную речь. Террелл выстрелом разорвал его пополам. Но ребенок все равно ерзал и пытался говорить. Террелл выбросил гильзу и стрельнул еще раз, уничтожив голову.

Фрэнки с криком выбежала из кустов. Террелл повернулся к ней. Она выпустила в него четыре пули, прежде чем он хотя бы успел нажать на спусковой крючок.

— Мой ребенок, — простонала она.

Окорок посмотрел на лежащего Террелла.

— Чокнутая сука!

Фрэнки, ощерившись, выстрелила в Окорока. Гангстер бросился на дорожку, поднял пистолет Черного и открыл огонь. Выстрелы прошли ниже цели, осыпав Фрэнки осколками асфальта и грязи, но она сама осталась невредима.

Из террариума донесся крик ужаса: Латрон обнаружил, какая участь постигла Си. Окорок, опешив, отвлекся на звук. Фрэнки улучила момент и выстрелила. У Окорока посреди лба расплылось багровое пятно. Он крякнул, его грудь поднялась,… и он затих.

Фрэнки встала над ним и несколько мгновений просто смотрела на него невидящим взглядом. А потом выпустила последнюю пулю Терреллу в голову, чтобы тот больше никогда не поднялся.

После этого в зоопарке стало тихо.

Фрэнки взглянула на останки малыша и тут же отвела взгляд.

Пытаться сбежать, затерявшись в городе, было бесполезно. Улицы Балтимора и по ночам кишели людьми. А теперь еще и мертвецами — она уже успела это выяснить. Раньше ей просто повезло. Но сейчас Фрэнки была уверена: если останется в городе, удача от нее отвернется. Она задумалась, сколько зомби, привлеченных звуками стрельбы, теперь шаркали в сторону зоопарка. Улицы и переулки были перекрыты, равно как и кольцевая дорога. Она подумала, не спрятаться ли ей на крыше соседнего дома, но и там ничего хорошего ее не ждало. По телу прошла дрожь, когда Фрэнки вспомнила старика и голубей.

Кожа начала зудеть. Ее организм уже требовал новой дозы.

— И что мне, черт возьми, делать? — пробормотала она.

Неподалеку от себя она заметила крышку люка и подбежала к ней. В темноте что-то бормотало — наверное, обезьяна. Живая или нет — Фрэнки не знала и не хотела знать. Она вцепилась в стальную крышку и потянула, но та не сдвинулась с места. Пожелтевшие ногти девушки согнулись, затем сломались, но она все равно продолжала тянуть.

Сзади послышались шаги.

Продолжая бороться с люком, Фрэнки повернула голову и вскрикнула.

К ней приближались три зомби, все еще одетые в свои одежды из прежней жизни. Бизнесмен в красном галстуке, впившемся в раздувшееся, испещренное пятнами горло. Медсестра, чья некогда белая форма превратилась в «варенку», окрашенную различными телесными жидкостями. Работник зоопарка, у которого слева на груди все еще красовался логотип. В руках он нес электропогонщик, и при виде Фрэнки навел его на нее. Инструмент затрещал в темноте, испуская голубые искры. Зомби со смехом двинулись к ней.

Фрэнки завопила, яростно дернула упрямую крышку. У нее в спине что-то разорвалось, но она продолжала тянуть. Нарывы на руках полопались, брызнув смешанной с желтым гноем кровью. Крышка со скрипом подалась, и она сдвинула ее в сторону.

Зомби уже подобрались совсем близко. Они ничего не говорили, и их молчание вселяло во Фрэнки еще бо́льшую тревогу. Она подумала о младенце. Злобное зомби-дитя казалось таким безобидным…

Руки ослабли, вены заплыли, но она все равно нашла в себе силы поднять руку и показать средний палец. А в следующее мгновение упала в дыру, позволив тьме поглотить себя.

Она снова убегала, и хотя уйти от зомби еще могла, ей было не спастись от себя — и от жажды, которая нарастала у нее в венах.

Мартин смотрел на распятого Иисуса и думал о воскрешении.

Лазарь пролежал в своей гробнице мертвым четыре дня, прежде чем к нему явился Спаситель. Мартин открыл свой экземпляр Библии с комментариями Скоуфилда и обратился к Евангелию от Иоанна. В главе одиннадцатой, стихе тридцать девятом Марфа говорит Иисусу: «Уже смердит; ибо четыре дня, как он во гробе»[11].

Что ж, очень точно.

Как и описание того, как Иисус вернул Лазаря из мертвых. «Лазарь, восстань!» — и мертвый, облаченный в саван, так и сделал. Тогда Иисус приказал толпе развязать Лазаря, после чего Иоанн оборвал повествование и перешел к заговору евреев и фарисеев.

Библия, которую Мартин знал, учил и любил последние сорок лет, была полна примеров возвращения мертвецов к жизни. Но не таких.

— И всякий, живущий и верующий в Меня, не умрет вовек[12], — проговорил Мартин вслух.

В пустой церкви его голос звучал тихо.

Он задумался, оставались ли еще существа, которых он видел на улице, верующими. Ведь когда-то многие из них были членами его прихода.

За свои шестьдесят лет Мартин повидал немало. В семь пережил укус медноголовой змеи, в десять — воспаление легких. Служил капелланом во Вьетнаме, вернулся живым, но «Буря в пустыне» взамен забрала его сына. Единственного их с женой ребенка. Жену он пережил. Ее звали Чеся. Пять лет назад она умерла от рака груди.

Пройти через все это ему помогла вера.

Мартин нуждался в ней и сейчас, цеплялся за нее, как утопающий за спасательную шлюпку. Однако он замечал, что подвергает ее сомнению. И не в первый раз: Господь посылал ему всевозможные испытания на протяжении многих лет, пусть и не такие основательные, как нынешнее.

Но, как Мартин любил говорить своей пастве, милостивый Господь не стал бы тратить свое время на тех, кому было нечего предложить.

Он пересек церковь, подошел к заколоченному витражу и посмотрел в отверстие от сучка в одной из досок. Рассвет еще не наступил в полной мере, но тьма понемногу отступала. Бекки Джинджерич, бывшая органистка, за ночь потеряла свое перепачканное платье и теперь сидела на корточках среди кустов в одних только грязно-белых хлопчатобумажных трусиках. Обвисшие груди свободно раскачивались. Она погрызла чье-то предплечье, словно это была куриная ножка, а потом отбросила его в сторону и тихо застонала, уставившись вдаль.