Царство - Даниил Сергеевич Калинин

Гаюк самодовольно улыбнулся: что же, этот полноводный "поток" не остановит его воинов! Особенно, если переправу наводят орусуты-бродники — не зря он настоял, чтобы полторы тысячи мужей их присоединились к его тумену, ой, не зря!

...Четыре чингизида покинули землю булар десять седьмиц назад, как только стаял снег и почва немного просохла, чтобы удержать копыта лёгких степняцких лошадок. Каждый из царевичец повел на юг собственную "тьму". Монголы, тюрки, хорезмийцы, сами булары — и кипчаки, прежде всего из враждующих с восточными ордами токсобичей, — они широко растеклись по донской степи, изгоном обрушившись на рискнувшие остаться в здешних местах половецкие кочевья...

Ещё прошлым летом и осенью Гаюк и Мункэ, а также покойный ныне Кадан и Бучек обрушились на половцев, разбив их в серии многочисленных стычек. Котян же, последний влиятельный хан западных кипчаков, старательно избегал большого сражения и сумел увести часть своего народа за горы, в земли бачжигит, к кагану Бела... Но не все половцы покинули степь вместе с ханом, а кто-то и вовсе успел вернуться — и этой весной они вновь испытали на себе свирепую монгольскую ярость!

Нукеры братьев-темников гнали кипчаков перед собой, словно диких зверей во время загонной охоты — гнали их к разлившемуся по весне Дону. В то время как упрежденные монголами бродники намертво заперли броды через полноводную реку... Оказавшись в смертельной западне половцы приготовились подороже продать свои жизни — но Гаюк, старший из чингизидов в "южном" походе, проявил мудрость, предложив обречённым вступить в тумены монголов. Всех мужчин от мала до велика, оставив в степи лишь женщин и детей — и те вынужденно уступили, не имея никакого выбора... Поверившие в посулы о щедрой добыче и понимающие, что их семьи теперь на положение заложников, кипчаки будут храбро биться под знамёнами чингизидов — а те бросят их вперёд, на самое острие атаки, против зихов, асутов и тех же кипчаков...

Правда, такому неожиданному повороту возмутились бродники, потерявшие многих воев, защищая переправы от прорывающихся половцев. Но разве их возмущение могло на что-то повлиять? Самые неуступчивые и говорливые стали короче на голову — и сразу присмеревшие "союзники" уже без сопротивления дали нукеров в тумены чингизидов...

И вот сейчас три тысячи кипчаков из весеннего пополнения первыми заканчивают переправу на противоположный берег Кобана! Правда, орусуты не смогли найти удобного брода через не знакомую им полноводную реку, берущую свое начало в горах и подпитываемую ледниками. А при переходе через тот брод, коий им все же удалось обнаружить, лошади едва поднимают головы над водой! Да и течение здесь слишком сильное... Но зато бродники быстро нарубили деревьев в лесистой пойме Кобана и принялись сноровисто сбивать плоты, после чего умело повели их к противоположному берегу. Жаль, что полный трудов день короток и солнце уже клонится к закату... Но до наступления ночной тьмы ещё хватит времени, чтобы половецкие тысячи закончили переправу! Оставшаяся же часть заметно выросшего тумена закончит переправу завтра.

Между тем, даже с высоты кургана в близлежайшей степи не видно зихов. Ни войска, ни крошечного конного разъезда! А значит испугались трусы, испугались монгольской мощи!

А ведь тумен Шибана ещё только идёт к переправе... Очевидно, это будет лёгкий поход!

...Теплая ночь над лагерем Гаюка прошла спокойно — лишь смех довольных, накормленных от пуза жирной шурпой из баранины нукеров раздавался внизу, у подножия холма, на котором чингизид велел ставить свой шатер. Однако к утру сладкие грезы старшего сына Угэдэя, в коих он сам видел себя на троне великого кагана, сменились вдруг волком, подкрадывающимся к чингизиду с юга. Волка со вздыбленной шерстью, свирепо оскалившегося и угрожающе рычащего, от одного вида которого у будущего властителя монголов побежал холодок по коже... А потом волк завыл.

И Гаюк проснулся, с суеверным ужасом вслушиваясь в многоголосый вой как кажется, тысячи свирепых хищников! Боясь увидеть, что злая воля местных божеств привела все волчьи стаи окрестных степей к его лагерю, чингизид выбежал из шатра, безостановочно повторяя: "О великий Тенгри, спаси нас, спаси!".

Но то, что воочию узрел темник, было пострашнее, чем даже сотня волчьих стай! В ещё очень густых, практически непроглядных сумерках, начавших лишь понемногу сереть на востоке, пред его взором предстали сотни — нет, даже тысячи движущихся огней! В течение всего нескольких ударов сердца, загораясь один за другим, они полуокружили с берега лагерь успевших переправиться половцев... И все это под бесконечный волчий вой с противоположной стороны Кобана — с юга, со стороны владений зихов!

А еще пару мгновений спустя сотни подожженных стрел горцев одновременно взвились в воздух, описав широкую дугу — и обрушились на стойбище кипчаков, чьи дозоры, как видно, вырезали перед самым рассветом! Шатры и кибитки половцев загорелись буквально на глазах, подсвечивая мечущихся при всполахах пламени нукеров — и на следующем залпе все ещё по волчьи воющие зихи уже не зажигали стрел.

Теперь они хорошо видели кипчаков — а вот последние горских стрелков уже никак не могли разглядеть. Но уже окончательно пришедший в себя Гаюк, избавившийся от суеверного страха — и дико рассвирепевший именно из-за допущенной им душевной слабости — яростно зарычал:

— Начать переправу! Перебить зихов, в плен никого не брать!!!

Устремились вниз по холму туаджи, неся кюганам гневный приказ темника, а те торопливо погнали нукеров к переправе, где бродники принялись сноровисто спускать плоты на воду.

Между тем, стало заметно светлее, уже можно было разглядеть зихов, атаковавших лагерь кипчаков — их было не столь и много, не более двух тысяч. Но горские лучники умело ополовинили кипчаков, внеся сумятицу в их ряды — а не успели ещё степняки оправиться от обстрела, как зихи уже оседлали подведенных им жеребцов и ударили по половецкому стойбищу! Закричали атакованные нукеры и яростно рычащие касоги — и одновременно с тем от северного берега уже отошли первые плоты с монгольским подкреплением...

Но не успели они добраться и до середины реки, как доселе стелящийся по воде невесомой дымкой туман вдруг поднялся высоко над Кобаном, густой молочной пеленой закрыв от глаз Гаюка сражающихся на противоположном берегу. Облачившийся в худесуту хуяг, скрепленный из стальных пластин позолоченный панцирь, темник стоял на кургане и напряжённо ожидал, как с противоположного берега раздастся яростный клич его нукеров...

Но вместо этого, прямо из тумана, окутавшего Кобан, вдруг вновь раздался леденящий душу многоголосный волчий вой! А следом и отчаянные, полные ужаса