Слуга Смерти - Константин Соловьев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я швырнул его внутрь здания с проваленной крышей и сам шагнул следом. Учинять допрос лучше в уединенном месте. Для допроса же у меня собралось достаточное количество вопросов.
Внутри было пусто, и это тоже сыграло мне на руку — ни к чему было бы разгонять побирушек и бездомных. Смрад здесь стоял не лучше, чем снаружи, но более затхлый, старый. Смрад многих десятков человеческих тел. Пол укрывали гнилые клочья соломы и притащенные, видимо, с рынка доски от ящиков — из них кто-то без особой фантазии, но с должным упорством составил грубое подобие мебели. Присесть на сбитый кривой стул я побрезговал, опустился на корточки.
Незнакомец оправился достаточно быстро для человека, получившего две крепкие затрещины. Будь на моем месте Макс, обошлось бы разбитыми ребрами, а то и сломанной челюстью, у меня же рука была не так тяжела, да и бил я осторожно. Он поднялся на четвереньки, замотал головой и внезапно запустил руку куда-то под полу кафтана. Но координация его движений все еще была нарушена, так что у меня оказалось достаточно времени, чтобы приподняться и от души пнуть его в бок ногой. В этот раз он вскрикнул — тонко и громко — из руки выпал пистолет, который я поспешил поднять. В оружии я не разбирался, но замок показался мне архаичным, а сам пистолет выглядел старым и потрепанным, хоть и заметно было, что следил за ним заботливый хозяин.
— Из него ты стрелял в прошлый раз? — поинтересовался я, изучая опасный трофей. — А где второй?
Оружие было громоздким и неудобным, караулить с парой таких жертву, да еще и в ночи, а потом сбежать, уложив по пуле в шею и грудь, — работа не для любителя. На всякий случай я убедился, что под одеждой злоумышленника не окажется еще одного пистолета или иного оружия. Единственной находкой стал небольшой перочинный нож.
— Не сильно же ты вооружился, охотясь на тоттмейстера, — усмехнулся я. — Уверен, что хватило бы одной пули?..
Резким движением я сорвал с него шляпу да так и замер, не выпустив ее из руки. Я ожидал всякого — но не такого. Курносый нос, вздернутый, с парой веснушек, распахнутые в испуге глаза — два океана страха и ненависти — сжатые, побелевшие от боли и напряжения губы. Светлые волосы давно не знали расчески, а на скуле стремительно ширится и набухает багровое пятно, след моего удара. Таинственному убийце, преследователю и охотнику было, самое большее, пятнадцать лет.
Ошибка? Но я не мог перепутать, да и не ходят мальчишки с пистолетами под одеждой с чужого плеча. И обычно мальчишки не выслеживают тоттмейстеров. По крайней мере, те из них, что надеются стать взрослыми. Малолетний убийца? Я представил, как этот нескладный подросток прячется в темноте около моего дома, с двумя взведенными пистолетами в руках… Как он ждет меня, как загораются его глаза при виде приближающейся фигуры…
«Вздор!» — чуть было не выкрикнул я вслух. Он чувствовал мое замешательство, но бросаться на меня с кулаками не торопился, а значит, в голове у него уже прояснилось. О себе я такого сказать не мог. Это походило на шахматную партию, в которой у противника на доске внезапно возникла фигура, не виденная мной прежде, — фигура с неизвестными свойствами и способностями.
Что ж, для того, чтобы кое-что выяснить, место вполне уместное.
— Как звать? — спросил я резко. — Имя!
Он дернул подбородком, отвернулся. Напуган или нет, но характер держит, даже несмотря на зловещего тоттмейстера со страшным, искаженным шрамами лицом, нависающего над ним.
— Имя!
Он не огрызался, не спорил, просто молчал, стиснув зубы — упрямый мальчишка, застуканный взрослым за шалостью. Видимо, он полагает, что самым страшным наказанием будет обычная порка. Однако я знал и другие инструменты для развязывания языка, кроме розог.
Тяжелый пистолет, качнувшись в моей руке, уставился своим огромным черным глазом ему в лицо. Ощутив холодное дыхание стали, он съежился и вжал голову в плечи. Упрямый. Много ли надо приложить сил, чтобы заставить заговорить мальчишку? Не очень. Скажем, довольно будет сломанной руки. Или, возможно, лучшим средством окажется отрубленный палец. Человеческая природа такова, что у каждого есть собственная граница боли, за которой уже нет тайн и упрямства. Однако я знал и другой способ.
— Мне не обязательно пытать тебя, — сказал я, приблизив к нему лицо. От меня не укрылось то, как при взгляде на меня он инстинктивно подался назад. — Ты должен знать, что я тоттмейстер, а у нас есть свои методы. Я просто убью тебя, а потом твое тело охотно расскажет мне все, что я захочу. Мне не придется заставлять его, оно будет очень покладистым и разговорчивым. Ты когда-нибудь видел, как разговаривают мертвецы? Не очень красивое зрелище. Слюна, кровь… Но зато они очень терпеливые собеседники.
Он задрожал, в его глазах, уже не бывших сосредоточением ненависти, заплясали ледяные искры страха. Может, паренек только сейчас осознал то, что находится в руках не вооруженного садиста или палача, а того, кого и человеком-то редко кто назовет…
— А потом будет самое интересное, — продолжил я тихо и даже миролюбиво. — Твое тело при жизни причинило мне изрядные хлопоты, поэтому наказание оно понесет уже после того, как я закончу с тобой. Мы умеем наказывать и после смерти. Я могу отпустить его в город, дав в каждую руку по ножу. При каждом шаге оно будет бить себя, отсекая целыми кусками мясо и оставляя за собой кровавую дорогу. Ты тощ, а значит, хватит тебя едва ли на полмили. Ты будешь все идти и идти, даже когда вырежешь себе глаза, а от твоего тела останется лишь голова и пара рук. Даже тогда ты будешь ползти, как змея с перебитой спиной, — и никто, ни один человек в городе, не сможет остановить тебя.
Я чувствовал запах его страха — того особенного детского страха, от которого кожа покрывается ледяными пузырями. Глаза его, бывшие темными, побелели.
— Можно придумать и лучше. Сейчас ты не думаешь о еде, верно? Я же знаю, как разбудить в мертвеце страшный голод. Такой голод, который не заглушить ничем. Ты начнешь поедать сам себя. Каждый палец, каждую косточку… Ты будешь есть и не остановишься до тех пор, пока от тебя не останется лишь одно туловище с головой, но и тогда, до тех пор, пока некроз не превратит тебя в кучу гнили, будешь рычать и пускать слюну, тщетно пытаясь достать зубами собственный живот…
Мальчишка всхлипнул. Как он ни старался казаться взрослым и уверенным, вся эта напускная бравада сошла с него, стоило лишь обнажить страхи. Есть вещи куда страшнее пистолета.
— Имя, — напомнил я, поворачиваясь к нему левой стороной лица. — Я не собираюсь ждать целый день.
— Петер Блюмме, — выдохнул он непослушными, точно враз отвердевшими, губами.
— Блюмме, — повторил я. — Стой. Блюмме?
Мне захотелось отвесить самому себе хорошую тяжелую затрещину — такую, какой я незадолго до этого наградил мальчишку. Блюмме! Я вспомнил, где я видел его лицо, вспомнил и остальное — душную комнату с окнами на улицу, широкую скрипящую лестницу, причудливых очертаний сверток, еще недавно бывший человеком, прищур Кречмера… Понятно, отчего я не признал мальчишку сразу — тогда он выглядел совершенно раздавленным, полумертвым, с глазами, похожими на мутные лужи посреди мостовой. Сейчас он был другим.