Страх (сборник) - Валерий Белкин

Рождество близилось. Однажды Вильгельм, вспомнив слова Вальтера, подумал: «А ведь не Иисус спешит к нам, мы к нему на день рождения». К сожалению, мыслью, удачной и оригинальной, поделиться было не с кем. Шульцы уехали в Рим, согласно заведенному ритуалу, родная семья не воспримет. В дни отпуска, как ни надеялся, ни разу не снизошло блаженное состояние невинного младенца, посетившее в кафе. Вероятно, не подходили условия или не заслужил.

До праздника оставалась неделя.

Магазины переполнены, скупали подарки к дню рождения того, кто дал возможность отдохнуть. Темнело рано, на улицах и в домах устраивалась сказочная иллюминация из разноцветных огней на радость прохожим.

Вильгельм занемог, отвергал желудок пищу, не соглашался ни с рисом, ни с картофелем, ни с мясом… Он растерялся, запаниковал, врач строго-настрого приказал пичкать Вилю антибиотиками.

Двадцатого декабря жена ушла к Изольде, вернулась поздно, разбудила, увела на кухню и торжественно заявила:

– Она наш спаситель, мудрейшая женщина. Пойдешь к психиатру, и не медля, завтра!

Вильгельм поморщился.

– У Изольды есть очень хороший врач, вылечил Леву.

– О Боже, а его-то как угораздило!

– Как ты любишь привередничать!

На следующий день жена, Мария, Грегор уехали в Прагу побродить по старому городу, полюбоваться на мост Вацлава, постоять на нем, повосклицать с другими гостями столицы перед знаменитыми часами, дожидаясь появления фигуры Смерти с косой, предупреждающей о вечности и о мимолетности всего сущего. Его оставили одного – отдых отца должен быть полный и покойный.

Вечером двадцать второго декабря Вильгельм смотрел телевизор и по всем программам слушал о том, как бомбят, убивают, покупают, и думал, что уже ничего не изменить ни там, ни здесь. Вспомнив, что Грегор попросил посмотреть ролик с вечеринки, где принимал участие, включил компьютер. Равнодушно взирал на шутовство сына, на друзей, их подруг. Каждый норовил попасть в кадр, потому то оскаленный рот с зубами, то шевелящиеся ноздри носа, то моргающий глаз заполняли экран. Закрыл фильм сына, решил найти более интересное.

Лениво просматривал страницу многочисленных видео с застывшими и зачастую нелепыми кадрами. Непрерывно бежали они сверху вниз и, казалось, счету им нет. И окаменел: в череде пейзажей, лиц, фигур мелькнуло худое лицо пациента Яна. Не мог он ошибиться. Судорожно принялся искать ролик и, наконец, наткнулся: «Выпускной бал, подарок классному руководителю».

День, но в зале ослепительно светили лампы. Столы, родители, учителя. Бухала музыка, в такт ей бухало сердце Вильгельма. В центре зала на стуле сидела женщина. Ладно выплясывали перед ней юноши в черных цилиндрах. Лихо выбрасывая ноги и крутя черными тросточками, они приблизились к женщине. Та, подыгрывая им, в деланном страхе всплеснула руками, запрокинула голову назад. Хохот зрителей возрастал.

Ян из клиники танцевал там.

Стараясь попасть в ритм, спотыкался, толкал партнеров. Та же прическа, так же худ и угловат, не поправился. Зрители кричали: «Молодцы, молодцы! Zu Gabe, zu Gabe!»

Танец закончился, юноши выстроились в ряд, бывший пациент подошел к учительнице, картинно встал на колено и поцеловал ей руку, поднялся. Смех публики и аплодисменты сопровождали его жест, и, вдохновленный общим одобрением, второй раз приложился к ручке, отступил назад, с надеждой оглянулся в поисках чего-то или кого-то, убежал.

Фильм остановился.

3 минуты 42 секунды.

– Надо же, танцует, живой и невредимый, – сказал Вильгельм, отключил компьютер, пошел в постель.

Лег и долго смотрел в потолок.

Он терял мир, или мир его терял. Трудно ответить, все уже произошло.

«Любовь не злословит…» – где он мог это слышать и от кого?

«Любовь долго терпит, не раздражается…» прощает?

Нет, не так, «не мыслит зла…»

Вильгельм с досадой ударил себя по щекам – не мог вспомнить, кому принадлежат слова, в каком времени своей жизни их слышал. Почему только сейчас возникли.

Обычно моментально восстанавливал прошедшие события, людей в них, реплики, цвет, запахи. Но сейчас…

Жесткий свет луны, протянутый узкими полосами от окна по потолку, не согревал и не давал заснуть.

Согнул ноги в коленях, руки в локтях, прижал кулаки к груди. «Кузнечик засыпает», – говаривала бабушка, накрывая одеялом. Ночью по потолку их маленькой, чистенькой, всегда хорошо протопленной комнатке проползали яркие полосы от проезжающих за окном по дороге тяжелых грузовых машин.

Он не спал, лежал и ждал, когда заурчит далеко мотор, все громче и громче, а затем вспухнут полосы и поползут одна за одной.

«Кузнец своего счастья…»

«Господи, я не знаю, как ты выглядишь, в каких ты одеждах, какую обувь носишь; в очках ты или без очков, с пушистой бородой или бритый. Не знаю, но принимаю беспрекословно твои дары…»

Пора вставать.

Поднялся, последовал за собой вдоль темного коридора. На волосы, на лицо липла паутина, брезгливо сбрасывал гадость, следовал дальше, задевая стены плечами и испуганно вздрагивая.

Наконец, попал в большое сумрачное помещение. От узкого луча сверху на земляном полу лежал яркий круг, Вильгельм поспешно вошел в него. Свет увеличивался, круг расширялся, тьма пропадала. Разглядел людей, неподвижно сидящих на табуретах вокруг него. Узнал по спинам бабушку, Алика, Яна, Шурку, жену – как много было их в жизни…

Несмело окликнул одного, другого, никто не отзывался, молчали.

В чем он ошибся?

Может, не стоило к спинам обращаться по именам!?

Ночь зачерпнула меня своим звездным ковшом, где выбросит, не знаю.

* * *

Еще, и еще, и еще раз прохожу в памяти по одному и тому же пути, и в тысячный раз пытаюсь понять, где споткнулся, почему упал.

* * *

Знал он, что наступит время, кто бы сомневался, придет срок, и побредет он, сопливый и слезливый, холодный и больной, вдоль забора райского сада. Донесутся оттуда счастливый смех, радостные голоса, пение блаженных.

Иногда через забор будут бросать ему огрызки яблок, а он, поскуливая, повизгивая, будет поднимать их, обтирать о рваные штаны и, очищая от грязи и пыли, бережно складывать за пазуху.

Знал он, скитаться под забором райского сада придется вечно.

* * *

– Как дела?

– Как всегда – в полете над бездной.

Ему дан дар – подражать и придуркам, и пророкам.

* * *

Жизнь не отпустит тебя до тех пор, пока ты не выпустишь ее из рук.

* * *

Бог дал мне глаза видеть то, что не видят другие.