Княжья воля - Константин Кудряшов

княжьи люди все таки. Отец сказал, что лучше в бою умрет, чем от голода да и за девок наших месть свершить, а там будь, что будет.

Из тридцати мужиков назад никто не вернулся. Порубили всех у моста. Тела забрать не позволили, пообещали через день сжечь селение, если все добро сами не вынесем. Поревели, повыли старики с детьми, помирать изготовились. В наших глухих местах чужих не привечают, лишние рты никому не нужны, даже отдай мы все как с нас требовали и уйди побираться, скорая зима выжить не даст. Нам юнцам помирать никак не охота, кровь бурлит, голова думает. Вот и надумали как старшие на бой выйти. Набрали топоров да дубин и пошли. Отец меня с детства биться учил, да и сам я подраться был не прочь, бывало пятерых раскидывал в шутейном бою. Но тут другое дело совсем. На смерть шли, среди лежащих у моста порубленных соседей все отца искал глазами.

Нас девять и их девять их осталось, дюжину мужики наши положили. Матерые все, бывалые. Кто-то ранен несильно. Повезло, что не все в одном месте были, речку под присмотром держали по дальним кустам, чтоб никто не проскочил. Нас увидали — смеются. Один хотел мне пинка отвесить, да без ноги остался. Бросились втроем, мы их в топоры приняли. Завертелись, засвистали они, своих сзывая. На мосту я на мертвого отца наткнулся. Дальше всех он тогда прорубился как и я. Такая меня обуяла жалость и ярость одновременно, из глотки, знаешь, рев медвежий дикий, слюна капает… никогда себя таким не помню. Начал я этих по берегам гонять. А они меня… Последний ускользнул, когда я с главным возился, догонять сил не было. До сих пор жалею, что упустил тварь…

Добычи у них в мешках полно, серебро с золотишком даже. Связку с зубами забрал на память. Даже не ведаю чьи. Говорят в далеких морях водятся огромные рыбы с полной пастью похожих клыков.

Длинный монолог высушил глотку рассказчика. С целью исправить дело, Змеебой опрокидывает в себя еще одну порцию не богатого градусами фирменного древнерусского напитка.

— Ну как тебе новая сказочка? — спрашивает отдышавшись.

— Еще хуже, чем старая, если честно, — говорю, не вполне понимая, как сопливые малолетки с бывалыми бойцами справились. Подсунул очередную туфту и в ус не дует. Красавец! А зубы и в самом деле на акульи смахивают…

— Спроса княжеского не боишься? Вдруг настоящий тиун это был?

— Не боюсь. У меня давным-давно другой князь, он сам с кого хочешь за своих спросит.

— Ясно, — говорю, мысленно ставя за ответ твердую "пятерку". Тертый калач, такого на кривой козе не объедешь. Складно пропел, древлян приплел в тему, даже я кое что слышал о мести киевской княгини Ольги буйным лесовикам за убийство мужа. Либо не врет, либо искусно маскируется — глаз не отводит, рук к лицу не подносит, не на полиграф же его тащить.

— Ладно, пора мне. Свидимся еще… Змеебой.

— В дружину ко мне пойдешь, десятником? — спрашивает обладатель трофейного ожерелья, едва я отрываю седалище от лавки.

— Да мне и при князе неплохо.

— Оно и видно, — усмехается воевода. — Ну гляди, надумаешь — приходи. Топай, чего застыл, не держу.

Я медлю вовсе не оттого, что уходить не хочу, а пытаюсь схватить за хвост ускользающую догадку, промелькнувшую мысль догнать и правильно оформить.

— С тремя полосками перстень? — спрашиваю, уверенный, что эдакую подробность, подвергнутый стрессу молодой разум наверняка зацепил, такое всю жизнь помнится. Три секунды воевода соображал, потом кивнул, настороженно сузив глаза.

— Откуда знаешь?

— Свернули мы тут по случаю шею одному вурдалаку, похожую золотую цацку при нем нашли.

— Тать? — быстро спрашивает Змеебой, выпуская испод ресниц острую искру.

— Еще какой, клейма ставить негде. Перстенек в гриднице у меня валяется, могу подарить, если желаешь.

Боярскую обитель я покидал с легким сердцем — воевода, конечно, еще тот фрукт, но не гнилой, в разведку с ним я бы, пожалуй, рискнул.

Серый день стремительно превращался в сумерки, со всех сторон неслись игривые выкрики отмечающих праздник, горели костры, праздно прогуливались горожане. Настроение повышалось с каждой минутой, определенно не хватало розового шапманского, оливье с вареной колбасой и, чего уж там — икорки красненькой с маслицом на бутерброде.

— Не обижали вас тут? — спрашиваю пацанов.

— Что ты! Уважают! — самодовольно отвечает Жила. — Накормили до отвала.

Ну еще бы! После знаменательной победы в групповом махаче мы в фаворе. Рогволд на радостях целовался с каждым принимавшем участие в торжественном бою дружинником — Брежнев отдыхает. Обещал щедро наградить.

Блестя скользкими от мясного жира, помятыми в драке, но довольными лицами, парни предлагают сходить на подол повеселиться до ночной стражи, мол, полгридницы уже там и довольно давно, как бы не упраздновались до чего-нибудь непотребного. Сами аж приплясывают как молодые кобели на собачьей свадьбе.

— Идите, — говорю, — у меня дела еще.

Слукавил немного. До условленной встречи с волхвом оставалось еще полно времени, большая часть которого свободно. Но тащиться в Заполотье и толкаться там среди ряженых, честно сказать, лениво, достаточно с меня древнерусских забав на сегодня. Этим хорошо, они от еды не отказывались, а мне нужно что-то покидать в брюхо и отдохнуть, желательно, в горизонтальном положении.

С некоторым трудом выпроваживаю Жилу с Морозом на гульбище и в одиночестве держу курс на гридницу. Нагруженный раздумьями о произошедшем разговоре с воеводой, по сторонам почти не гляжу, дорогу я и с завязанными глазами отыщу, главное не вляпаться в раскисший на мокром снегу кусок конского или бычьего помета, замучаешься потом отскребать.

Перед последним поворотом ко входу в детинец слышу хриплый окрик:

— Эй, отрок, постой-ка!

Я останавливаюсь, поворачиваюсь всем корпусом влево и слежу за приближением одетого в старье с чужого плеча субтильного охламона.

— Чего тебе, дядя? — спрашиваю, затыкая большой палец левой руки за пояс рядышком с боевым ножом в горизонтальных ножнах.

— Это был Ляпа, — говорит пониженным голосом.

— Какой еще Ляпа? Самовыражайся попонятнее, братан, я тебе не бабка Ванга.

— Тот, что с кистенем. Я его знаю, он за серебряк мамку родную в полон продаст. Видел я ненароком как усатый боярин ему какой-то сверток давал.

Я мигом оживляюсь, словно нюхнул пропитанную нашатырем ватку. Притягиваю бродягу за ворот поближе к себе.

— Когда?

— Незадолго до боя.

Хм, очень занятно… Спина под полушубком покрывается липким потом. Усилием воли беру себя в руки, спрашиваю нарочито спокойным голосом:

— Чего болтали не слышал?

— Далековато было.

Хреново, что далековато…

Всматриваюсь в лицо бродяги с прищуром опытного физиономиста, пытаясь распознать ложь или