Два шага до горизонта - Алексей Калугин

Спустившись по крутой каменной лестнице, арестованный и конвоиры оказались в узком сводчатом проходе, освещенном тусклыми масляными светильниками.

Глухо стукнул откинутый в сторону тяжелый кованый засов.

Шалей, тот, что давал показания при судебном исполнителе, приоткрыл низкую дверь и, приложив ладонь к спине Граиса, несильно подтолкнул его вперед.

– Эта камера как раз для тебя, – негромко произнес он при этом. – Спокойная…

Обернувшись через плечо, Граис бросил быстрый взгляд на своего конвоира. Загорелое лицо шалея оставалось безучастным и невыразительным, словно отлитое из темной бронзы. И все же Граис почувствовал, что охранник не испытывает по отношению к нему ни злобы, ни ненависти. Скорее наоборот, – шалею было немного жаль странного чудака, пытающегося открыто отстаивать свои взгляды.

– Спасибо, – так же тихо ответил шалею Граис. – Поднебесный знает обо всем, что делают люди. И ни один добрый поступок, так же, как злой, в конечном итоге не останется без воздаяния.

– И вот еще что… – Шалей неожиданно прихлопнул дверь камеры ногой.

Бросив быстрый взгляд на своего напарника, он протянул Граису большую кожаную флягу, висевшую у него на поясе.

– Пей, – короткое слово, произнесенное шалеем, прозвучало как приказ.

Граис поднес горлышко фляги к губам и осторожно сделал маленький глоток. Во фляге была обычная вода, теплая, но чистая. Сделав несколько глотков, Граис протянул флягу ее владельцу.

– Пей больше, – оттолкнул руку Граиса шалей.

Граис удивленно взглянул на охранника. Лицо его по-прежнему ничего не выражало.

Второй шалей молча стоял чуть в стороне, словно не замечая того, что происходило между его напарником и арестантом.

Не видя никакого смысла в том, что приказывал ему сделать шалей, Граис тем не менее не стал спорить. Он снова поднес горлышко фляги к губам и выпил столько, сколько смог, – почти половину.

– Спасибо, – снова поблагодарил он охранника, хотя и не понимал, за что, собственно.

Шалей молча принял флягу из руки Граиса, прицепил ее к поясу и снова открыл перед арестантом дверь камеры.

Едва только Граис, пригнув голову, переступил порог, за его спиной стукнула захлопнувшаяся дверь и лязгнул засов, загнанный в паз сильной рукой шалея.

В камере царили невообразимая жара и духота, приправленная густым смрадом давно не мытых человеческих тел и испарениями нечистот. В первое мгновение Граис ничего не увидел. По сравнению с полумраком коридора, освещенного тусклыми огнями масляных светильников, в камере, казалось, царила непроглядная мгла. Впечатление это еще более усиливала узкая полоска солнечного света, пробивавшаяся сквозь щель, прорезанную под самым потолком, и не освещавшая ничего, кроме ряда серых, покрытых пятнами не то копоти, не то плесени, камней. Однако Граис ощущал присутствие в камере живых людей.

В подтверждение этого, из темноты, откуда-то слева, послышался шелест и негромкое похрустывание.

– Пополнение прибыло, – услышал Граис густой, чуть хрипловатый бас.

Граис повернулся на звуки голоса. Глаза его, уже почти привыкшие к темноте, различили охапку сырой, свалявшейся соломы, на которой, привалившись спиной к стене, сидел человек. Если и рост его соответствовал ширине плеч, то в камере с низким, нависающим потолком, он, наверное, вынужден был стоять, пригнув голову.

Окинув взглядом всю камеру, Граис насчитал в ней еще троих.

– Да пребудет с вами милость Поднебесного, добрые люди, – обращаясь одновременно ко всем, произнес Граис.

– И тебе того же, – усмехнувшись, ответил ему широкоплечий. – Давно уже никто не обращался ко мне столь уважительно.

– Каждый человек достоин доверия и уважения до тех пор, пока не докажет обратного, – ответил Граис.

Он по-прежнему стоял спиной к двери, не двигаясь с места, готовый в любую секунду отразить внезапное нападение. Он не знал, что за люди находились в этой камере, а поэтому, несмотря на слова шалея, утверждавшего, что камера эта спокойная, был настроен на ожидание самого худшего.

– Судя по словам, так ученый, – подал голос невысокий, худой, как жердь, человек, лежавший на соломе по левую руку от широкоплечего. Когда он чуть приподнялся, Граис заметил, что лицо коротышки было сильно заужено книзу, что делало его голову похожей на грушу. – Из храма – не меньше.

– Да какое там из храма! – возразил ему широкоплечий. Теперь, присмотревшись, Граис заметил на его лице широкую черную бороду, свалявшуюся и торчащую клочьями во все стороны. – Ты на его одежду посмотри – бродяга какой-то. Да не стой ты как вкопанный, – обратился он к Граису. – Проходи, устраивайся. Не в гости ведь пришел.

Граис подошел к стене, собрал охапку гнилой, влажной соломы и, прихлопнув ее сверху ладонями, присел, подобрав под себя ноги.

Камера, похоже, действительно была спокойной. Никто из ее обитателей не попытался сразу же указать Граису его место. Что ж, и на том спасибо шалею.

Граис прикрыл глаза и прижался затылком к неровному камню стены. Сейчас ему, первым делом, нужно было сосредоточиться и обдумать сложившееся положение. Сокамерники вели себя смирно, так что о них на время можно было забыть. Мешали только духота и вонь.

Возможно, все складывалось не так уж и плохо. Теперь вместо того, чтобы проделывать долгий путь в Меллению, Граису оставалось только дождаться прибытия в Халлат наместника. Беседа с ним может оказаться не менее результативной, чем встреча с Сирхом. Сирх – догматик, наместник же – человек, которого прежде всего беспокоят интересы империи. Граис собирался предложить ему преобразования, которые укрепят его власть и успокоят волнения среди коренного населения Йера. Хотя, с другой стороны, существовала незначительная возможность того, что… Эта мысль пришла в голову Граису только сейчас. Наверное, для этого ему нужно было вновь окунуться в атмосферу Йера, почувствовать себя одним из рядовых йеритов… Да, сейчас он понимал, что его выступление на стороне Сирха могло, вопреки ожиданиям Центра, привести не к мгновенному умиротворению Йера, а, напротив, – к мощному всплеску волны негодования, за которой последовал бы бунт, безжалостный и беспощадный. Кто бы мог подумать, что одни и те же слова, изрекаемые разными людьми, могут столь одинаково сильно и одновременно столь полярно влиять на умонастроения народных масс…

От размышлений Граиса оторвал несильный толчок в бок. Справа, припав на локоть, к нему подобрался бородатый.

– Эй, ты чего притих? – негромко спросил йерит.

– Размышляю, – ответил ему Граис.

– Ну и как?

– Что «как»? – не понял Граис.

– Какие мысли приходят в голову?

– Разные, – неопределенно ответил Граис.

– Это хорошо, когда есть о чем подумать, – не стал настаивать на прямом ответе бородач. – Тебя за что взяли?