Трудные дети и трудные взрослые: Книга для учителя - Владимир Иванович Чередниченко

железнодорожные пути! Я иногда думаю, а не взвалили ли они на себя столь непосильный груз от крайней необходимости, оттого, что мы, иные мужчины, ушли от тяжелого труда и острейших социально-бытовых проблем в тень. Не в этом ли основная причина того, что женщины «пашут» в оранжевых жилетах и очень часто срывают голос, льют слезы в стенах школ, ПТУ, не зная, как управиться с акселерирующими и морально деградирующими подростками? Не этим ли объясняется появление все большего количества юношей и мужчин, у которых даже при встрече с представительницами «слабого» пола от страха руки дрожат?

Впрочем (а я не побоюсь вступить в открытый спор с учеными-виктимологами [Виктимология – наука о поведении жертвы, провоцирующей преступление.] , теории которых охотно использует для своей защиты здесь каждая вторая заключенная), поделюсь убеждением: ни одно убийство не может быть объяснено (а тем более хоть как-то оправдано) поведением жертвы. Но если мы можем предположить, в какой среде рос убитый Гуковой паренек, то никакой человеческой логики не хватит, чтобы понять, в каком окружении и каким обществом, на каких его примерах воспитывались девушки-убийцы. Именно те, которым самой природой заложено давать жизнь, а не забирать ее. Те, от которых мы привычно ждем любви, нежности, сострадания, по малоизученным нами причинам доходят в своих зверствах иногда до крайности. Соревнуясь в изобретательности, подвергают жертву немыслимым пыткам (что в полной мере относится и к нашей Гуковой), пока не убеждаются, что конец достигнут.

А вот и Гукова, легка на помине, идет навстречу.

– Прохаживаетесь? – Она останавливается, спрашивает с неизменной ухмылкой. – Воздушком южным дышите? Размышляете?

– Размышляю, размышляю.

– О чем, интересно знать?

– Вычисляю, говоря на вашем жаргоне, кто мог пожаловаться на меня замполиту в пятницу.

В свете прожекторов хорошо видно лицо Гуковой, замечаю, как пробегает по нему легкая тень.

– Интер-ресно! А что такого совершили вы в пятницу?

– В комнату к вам зашел после уроков. Вы, правда, не против были, не помнишь разве?

– Не помню... – Гукова оголяет в улыбке выщербленные зубы.

– Слабая, видно, у тебя память.

6

Комната шестого отделения размером двадцать квадратных метров. В ней тридцать кроватей в два яруса, стол почти у самого входа, несколько табуретов. Я присаживаюсь на табурет, обвожу глазами комнату. Активистов, кроме Кошкаровой и Водолажской, никого нет. Зато «отрицаловка» вся в сборе; ждали, значит, готовились к разговору. Но почему такая тишина, почему все делают вид, что меня не замечают? Никакой внешней реакции на появление. Так меня еще не встречали.

Поднимается со своей кровати Кошкарова, подходит, в ее руках конверт.

– Владимир Иванович, вы не знаете индекс Брянска? – спрашивает так, чтобы всем было слышно.

– Есть в блокноте такой индекс. А кому ты написать хочешь? Уж не Люсе Игнатушкиной случайно?

– Ей, кому же еще.

Я ищу в блокноте адрес воспитанницы, освободившейся в сентябре, улавливаю при этом едва слышный шепот.

– Бойкот. Вам объявили бойкот. С вами никто не будет разговаривать.

– Но ты же не объявила? – Так же тихо отвечаю Кошкаровой. – Ты будешь говорить?

Клин вышибают клином, и в борьбе с «отрицаловкой» нужно попробовать ее же оружие. Почему бы не объявить ответный бойкот? Знать не хочу никого, кроме Кошкаровой. Всех игнорирую!

– Поговорим, – соглашается она. – Но о чем?

– О городах, например, – вспоминая первый урок, предлагаю я. – Знаешь, Аннушка, есть на земном шарике такой город – Чернигов.

– Знаю, наша Шумарина там «гастролировала» когда-то и ребеночка своего там нагуляла.

– Самой-то не приходилось бывать в Чернигове?

Воспитанница пожимает плечами.

– А я вот, Аня, когда-то побывал. Спасский монастырь смотрел, Пятницкую церковь. А больше всего поражают Дом архиепископа и Троицкий собор. Это грандиозно!

– Что это вы, Владимир Иванович, все по церквям да по церквям, в бога веруете, что ли?

– Это же история наша, достояние, как без этого?

Кошкарова снова пожимает плечами.

– В Чернигове еще и другие достопримечательности есть. Зона, например, женская. Только не «малолетка», как у нас, а взрослая. Моя приятельница там сидит.

– Хороша достопримечательность! – Я с трудом сдерживаюсь, чтобы не улыбнуться.

Но что это? Неужто лед трогается? «Отрицательные», поняв, что их проигнорировали, зашевелились, перешептываются. Шумарина закрыла решительно учебник алгебры (до этого она делала вид, что с интересом читает) и произнесла язвительно:

– Слушай, Нюша, а может, хватит все о боге да о боге? Бог не фраер, он простит! Катись-ка ты лучше!..

Кошкарова, как пружиной подброшенная, подхватилась и пересела на ближайшую от стола кровать. Ни на реплику Шумариной, ни на жест Кошкаровой не обращаю внимания, записываю свое в блокноте. Не выдерживает, нарушает тягостное противостояние «отрицаловка». Шумарина спрашивает язвительно

– Вы как, считаете нас с Цирульниковой кончеными?

– А в чем, собственно, дело? – отвечаю вопросом на вопрос, чтобы завязать беседу.

– Зачем же говорить было в воспитательской?

Вспоминаю Гукову, которая «закрывала форточку»; ну и подлая же душонка, все сделала, чтобы столкнуть лбами учителя с «отрицаловкой».

– Откуда подобная информация? – спрашиваю спокойно у Шумариной.

В ее взгляде проскальзывает явное самодовольство.

– Цыганская почта принесла, – объясняет невозмутимо.

– Так врет твоя почта!

Теперь Шумарина смотрит растерянно, часто моргая. Молчит. Ее сменяет Цирульникова. Эта – неформальный лидер «отрицаловки» в шестом отделении, хотя сама предпочитает лишний раз не высовываться, делает все чужими руками. Я ответ на письмо матери Цирульниковой так и не получил. Но Надежда Викторовна ездила знакомиться с ней в Донецк, была в милиции, суде и убедилась в лживости письменного сочинения Цирульниковой, в котором она объясняла участие в изнасиловании Лены К. в выгодном для себя свете.

Было все вот как. Цирульникова, тринадцатилетней примкнув к дворовой компании, в которой верховодили татуированные подростки из «бывших», никому не отказывала в удовлетворении сексуальных потребностей, в том числе и в извращенной форме. Но малопривлекательная Цирульникова быстро наскучила своим дружкам. Однажды, взбудораженные наркотиками, они потребовали, чтобы вела к подругам. Так как подруг у нее не было ни одной, она привела к знакомой девчонке из училища. Та, как чувствовала, не хотела открывать Цирульниковой, чей норов хорошо знала. Но Цирульникова выдумала какую- то историю с якобы понадобившимся